Мать Л. умерла, когда ей было семь или восемь лет.

Именно она обнаружила ее лежавшей в коридоре на полу. Девочка откинула волосы от ее уха, чтобы мать ее лучше слышала. Но та не реагировала. А потом она поняла, что что-то не так, и легла на тело матери. На матери было платье в желтый цветочек, которое Л. очень нравилось. Так она пролежала некоторое время и даже уснула, свесив руки вдоль тела матери и положив голову ей на грудь (эта картина меня потрясла).

Потом зазвонил телефон и разбудил ее. Она встала, чтобы снять трубку, во сне она вспотела, и волосы были влажными. В трубке она услышала голос подруги матери, которая хотела поговорить с ней. Она сказала: мамочка спит, подруга забеспокоилась, потому что ее мать никогда не спала днем. Она спросила, не заболела ли мать, Л. ответила, что нет, но что она не просыпается. Подруга велела ей спокойно ждать дома, возле матери. Она сказала, что сейчас придет.

Л. снова легла.

После смерти матери Л. оставалась в квартире взаперти. Мне не удалось узнать, насколько долго. Какое-то время. Думаю, в школу она не ходила.

Уточнить: мне кажется, что отец Л. запрещал ей переступать порог, разве что в случае непредвиденной ситуации. Я думаю, она так его боялась, что провела много недель, а то и месяцев, не выходя из дома. Одна в квартире.

Она не ходила в школу.

Она ни в коем случае не должна была открывать дверь.

Отец вызвал ее к себе в кабинет, чтобы дать распоряжения. Она должна была держаться прямо, с поднятым подбородком. Стоять по стойке «смирно».

Л. представляла, что мир населен врагами. Она не знала, что найдет снаружи, если сбежит. Она представляла себе людей-хищников, вооруженных детей.

Вернуться к тому, что Л. упомянула, не остановившись на этом: тот момент, когда она подумала, что не выйдет живой из той квартиры. Мысль о самоубийстве.

Вернуться, по возможности, к отцу Л.

Я чувствую, что это скользкая тема.

Л. неохотно излагает события по порядку. Я чувствую, что она будет выдавать разрозненные эпизоды, а мне придется разбираться, чтобы связать их между собой.

Фраза Л., сказанная вчера вечером об ее отце: все неопределенное, неприспособленное, изломанное, что есть во мне, – от него.

Я пытаюсь вспомнить именно те слова, которые употребила Л.

Она старательно подбирает их, и мне кажется, что каждое из них важно.

Жаль, что я не могу без ее ведома записывать ее на айфон, это слишком рискованно.

Видимо, в какой-то момент кто-то вмешался, потому что она вернулась в школу. Потом пошла в колледж.

Она жила с отцом в атмосфере постоянного упрека. Каждый ее поступок, каждое ее слово могло быть неверно истолковано, препарировано, вырвано из контекста. Все, что она говорила, однажды обращалось против нее и бросалось ей в лицо.

Как он на нее смотрел, его осуждающий взгляд.

Молчаливая ярость, заполнявшая дом и порой делавшая воздух непригодным для дыхания.

Он искал ее слабое место, предательский знак, доказательство ее вины. Он рыскал повсюду в поисках повода обрушить на нее свой гнев.

Его подавляемая жестокость давила, как постоянная угроза.

Потом Л. заговорила со мной о самоконтроле, которого это требовало.

Потому что любое выражение ее чувств (радость, восторг, разговорчивость) рассматривалось как патология.

Она часто к этому возвращается: невозможное отрочество.

Разрушительная сила этого взгляда в том возрасте, когда она становилась женщиной.

Но есть что-то в ее характере, что выработалось за эти годы, какой-то механизм, способный обеспечить ей выживание во враждебной среде.

Л. только однажды обмолвилась о том настороженном существе, всегда готовом защищаться, которым она стала.

Когда она училась в колледже, а потом в лицее, отец не разрешал ей встречаться с друзьями. И приглашать их к себе.

Странная история с кузеном (попытаться вернуться к ней), на которую Л. дважды намекала.

Долгие годы у Л. была воображаемая подруга по имени Зигги.

Зигги целые дни проводила с ней. Л. спала, свернувшись калачиком на одной стороне кровати, чтобы оставить ей место, пропускала ее в дверях, следила, чтобы она могла сесть рядом с ней за столом, вслух разговаривала с ней, когда они оставались одни.

Отец Л. не знал о существовании Зигги.

По вечерам Л. мечтала сбежать вместе с Зигги, поехать куда-то автостопом, на поездах. Куда-то очень далеко.

Как-то вечером Зигги спросила Л., по-прежнему ли она хочет уехать. Л. сказала «да», но это кажется ей невозможным из-за отца.

Зигги сказала, что все уладит.

Как?

Зигги прижала пальцы к губам, словно говоря: ни о чем не спрашивай, потому что ответ тебе может не понравиться.

Спустя несколько дней дом сгорел. Все превратилось в дым.

Мебель, одежда, все детские игрушки, все фотографии.

Всё.

Они переехали в другой дом.

Мне не удалось узнать, сколько Л. было лет, когда это случилось.

Мне пришлось многократно приставать к ней, чтобы уточнить хронологические детали. Как если бы Л. противилась тому, чтобы я установила связь между некоторыми событиями, она делала вид, что не может вспомнить, в каком порядке они происходили.

Я спросила Л., что стало с Зигги. После минутного колебания она ответила, что Зигги сбила машина. Однажды они вдвоем шли по улице, Зигги поскользнулась на тротуаре и попала под колеса автомобиля.