провел удар правой, вложив в него все силы. Кулак попал под ребра, и противник задохнулся, издав булькающий звук. Хватка ослабела, но прежде, чем он отпрянул, я провел еще один правый в корпус – и мой враг исчез в темноте.

Тогда я включил фонарик. Луч высветил Бетилло – как раз в тот момент, когда он яростно, хотя и пошатываясь, бросился на меня. Его широкое приплюснутое лицо было искажено болью и животной яростью. Я присел, уворачиваясь от удара правой, который мог бы снести мне голову с плеч, бросил фонарик и ударил Бетилло сбоку в шею с глухим звуком, напоминающим звук топора, врезающегося в говяжью тушу. Он потерял равновесие и упал. Не давая ему подняться, я прыгнул обеими ногами ему на грудь, выдавливая воздух и круша ребра. При этом я и сам не удержался и растянулся на полу, но Бетилло уже был готов. Я отпрянул от него, вскочил на ноги и схватил фонарик, чтоб посмотреть на него.

Бетилло лежал на спине и сучил ногами, пытаясь вдохнуть воздух в искалеченную грудь. Я наклонился, взял его за длинные сальные волосы и ударил головой об пол. Раздался глухой удар.

Глаза Бетилло закатились, он обмяк.

Драка продолжалась не дольше тридцати секунд, но это была настоящая животная борьба за жизнь. Тяжело дыша, я наклонился над Бетилло: он лежал без сознания. Судя по внешнему виду, он должен был оставаться в таком состоянии по крайней мере еще несколько часов, а мог и вовсе не очухаться. Я обшарил его пиджак, надеясь найти пистолет, но оружия не оказалось. Тогда я выпрямился и подобрал свой фонарик. Интересно, почему не появился Тайлер? Шума мы наделали достаточно.

Я подошел к двери, открыл ее и выглянул в темноту.

Как только я шагнул в коридор, тишину нарушил приглушенный звук пистолетного выстрела. Я пригнулся, решив, что кто-то палит в меня. Прозвучали еще три выстрела. Они отдавались по всему дому и оглушили меня. Но кто бы ни стрелял, целил он не в меня. Я не видел вспышек, хотя гремело где-то поблизости.

Обливаясь потом, я присел у стены и прислушался. Хлопнула дверь. В коридоре наверху прозвучали шаги. Захлопнулась вторая дверь, и снова наступила тишина.

2

Подниматься вверх по лестнице не хотелось. Неизвестно, на что там нарвешься, а пистолета у меня не было, и я чувствовал себя беззащитным, как улитка без раковины. Но было похоже, что наверху кого-то убивают. Я мог прийти на помощь. В общем, я взял себе на заметку – показаться психиатру, если выберусь из этой заварушки, – и двинулся наверх.

По лестнице я полз на четвереньках. На полпути меня обволокло облако пороховых газов. Я продолжал ползти, стараясь не шуметь и двигаться насколько возможно быстро.

Добравшись до верхней площадки, я решил рискнуть и зажег фонарик.

Передо мной был короткий коридор. Дверь рядом со мной оказалась открытой, из нее пороховой дым лениво затекал в коридор в луче фонарика.

В меня никто не стрелял, и я уже начал надеяться, что стрелок ушел. Но риск все же оставался, и я продолжал прислушиваться, стоя на карачках. Привыкнув наконец к стуку своего сердца и пульсации в ушах, я расслышал другой звук: в комнате, где до этого стреляли, кто-то дышал. По крайней мере, мне казалось, что там кто-то дышит, хотя это было больше похоже на звук, который издают дырявые кузнечные мехи. Затем я расслышал еще один звук, который заставил меня похолодеть: что-то часто капало на пол.

Я взял себя в руки, встал и подошел к двери. Запах пороха почувствовался еще сильнее. Я шагнул туда. Звук дыхания, который я слышал раньше, превратился во вздохи и хрипы, и от этого у меня волосы встали дыбом. Я щелкнул фонариком. Луч осветил сцену, которая снится мне до сих пор. Одного быстрого взгляда было достаточно, и я лихорадочно нащупал выключатель. Комнату залил белый свет.

В маленьком помещении прямо передо мной стояла кровать. На ней лежал человек, голый по пояс, в одних пижамных брюках. Две большие раны, явно от пистолета 45-го калибра, дымились на его белой безволосой груди, и кровь стекала по ребрам бордовым потоком. Третья пуля задела яремную вену, и кровь из раны била жуткой алой струей прямо в стену, стекая по ней на пол.

Я не сразу узнал человека на кровати.

Перепачканное кровью мертвенно-бледное лицо было словно приготовлено для картины ужасов на выставке восковых фигур. Но это был не кто иной, как Тайлер.

Я не мог ему ничем помочь. Он оставался жив каким-то чудом. Если бы мне даже удалось зажать артерию, то с ранами на груди ничего поделать было нельзя.

Он лежал неподвижно и смотрел на меня. Страха в его светло-серых глазах не было. Жизнь выходила из него, брызгая на стену и стекая на пол.

– Кто это сделал? – спросил я, перегнувшись через спинку кровати. – Ну, говори, ты же можешь! Кто это сделал?

Несмотря на то что жизнь быстро уходила из него и легкие уже заполнила кровь, Тайлер попытался что-то сказать. Губы задвигались, челюсть дернулась, но это было все, что он смог сделать.

И все же он сумел кое-что передать мне. Медленно, с усилием, от которого пот мешался с кровью, он поднял руку и указал на что-то.

Я проследил взглядом направление, в котором он указывал. Там стоял шкаф.

– Что-то в шкафу?

Я обошел кровать и открыл дверцу шкафа. Внутри не оказалось ничего примечательного: костюм, шляпа и какой-то чемоданчик. Я оглянулся на Тайлера. Серые глаза смотрели на меня: он очень хотел, чтобы я его понял.

– В костюме? – спросил я, вытаскивая его из шкафа.

Палец по-прежнему указывал на что-то. Я вытащил шляпу, потом чемодан и снова посмотрел на Тайлера. Палец по-прежнему указывал на шкаф, теперь пустой.

– Там что-то спрятано? – спросил я.

Глаза моргнули: «Да», и рука упала. Дыхание стало совсем медленным и тяжелым. Красные пузыри надувались и лопались на двух пулевых ранениях в груди.

Я снова повернулся к шкафу и стал высвечивать фонариком его пол и боковые стенки, но ничего не обнаружил, кроме пыли и пуха.

Тогда я вытащил складной нож, открыл и стал терзать фанеру на дне этого шкафа самым толстым лезвием. Я увлекся этим, как вдруг осознал, что хриплое дыхание за моей спиной прекратилось. Я оглянулся. Лицо на залитой кровью подушке стало словно глиняным, тяжелая челюсть отвисла. Палец на руке был вытянут, словно Тайлер по-прежнему указывал на шкаф, а мертвые глаза не отрывались от меня.

Я отодрал