Но Ужасный Честер мог столь враждебно встретить Робертсона не потому, что тот был призраком. Причина скорее всего заключалась во флюидах зла, которые исходили от него, как при жизни, так и после смерти.

Так что по всему выходило, что последний раз я видел Робертсона живым, когда тот покидал свой дом в Кампс Энде, аккурат перед тем, как я открыл замок водительским удостоверением, проник в дом и нашел черную комнату.

А уж потом меня преследовал злобный призрак. Словно винил меня в своей смерти.

Хотя его убили в моей квартире, он, конечно, знал, что не я нажимал на спусковой крючок. Потому что смотрел убийце в лицо, когда тот выстрелил в него в упор.

Что он и его убийца делали в моей квартире, я и представить себе не мог. Так что мне требовалось время и более спокойная обстановка, чтобы все хорошенько обдумать.

Вы могли решить, что его озлобленный призрак будет болтаться в моей кухне или ванной, дожидаясь, когда я вернусь домой, а уж потом учинит погром, вроде того, что он устроил в церкви. Но вы бы ошиблись, забыв, что эти мятущиеся души болтаются в нашем мире лишь потому, что не могут смириться с собственной смертью.

И по моему опыту, а я знаю, о чем говорю, меньше всего им хочется отираться около своих мертвых тел. Нет более убедительного напоминания о том, что человек умер, чем его разлагающееся тело.

В присутствии своего безжизненного тела душа особенно остро испытывает желание покинуть этот мир и перебраться в последующий, а ведь именно этому стремлению она противится больше всего. Робертсон со временем мог вернуться на место своей смерти, но лишь после того, как тело бы увезли, а следы крови оттерли и отмыли.

Меня это устраивало. Мне только не хватало галлюцинаций, вызываемых визитом злобного призрака.

И погром в ризнице церкви Святого Бартоломео не был делом рук человеческих. Там имел место классический случай полтергейста, учиненного разъяренным призраком Робертсона.

В прошлом я потерял новый музыкальный центр, лампу, часы с радиоприемником, высокий стул и несколько тарелок, только полтергейст тогда устроил другой призрак. У повара блюд быстрого приготовления слишком маленькое жалованье, чтобы принимать у себя таких гостей.

Это одна из причин, вынуждающих меня покупать мебель, от которой отказываются даже магазины благотворительных организаций. Чем меньше стоят мои вещи, тем меньше я могу потерять.

Так или иначе, я посмотрел на синюшность пухлой груди и дряблого живота Робертсона, быстро сделал прикидочные расчеты и постарался застегнуть пуговицы, не глядя на рану в груди. Но любопытство, к сожалению, взяло верх.

В мягкой, податливой груди рана была маленькой, но с неровными краями и какая-то странная, пусть поначалу я и не мог понять чем, а размышлять о причине этой самой странности не хотелось.

Тошнота все быстрее карабкалась по стенкам желудка к пищеводу, горлу. Я вновь почувствовал себя четырехлетним, больным гриппом, температурящим и слабым, приближающимся к грани между жизнью и смертью.

Поскольку мне и так предстояло много чего убирать и без переваривающейся пищи, которая еще оставалась в желудке, я крепко сжал зубы, подавил рвотный рефлекс и застегнул последние пуговицы рубашки.

Хотя я, само собой, знаю о состоянии трупа гораздо больше, чем известно среднестатистическому гражданину, судебно-медицинским экспертом я себя не считаю. Вот и не мог точно, до получаса, определить время смерти Робертсона.

Логика подсказывала, что случилось это где-то между 5:30 и 7:45 пополудни. В этот период времени я обыскивал дом в Кампс Энде, исследовал черную комнату, возил Элвиса сначала в дом к чифу Портеру, а потом в баптистскую церковь, после чего уже один поехал к Маленькому Оззи.

Чиф Портер поручился бы за то время, которое я провел в его доме и во дворе, но я сомневаюсь, что любой суд принял бы поручительство призрака Элвиса за другой отрезок времени этого периода.

С каждой минутой моя уязвимость вырисовывалась все яснее, я понимал, что отпущенное мне время истекает. То есть в дверь ко мне могла постучать только полиция, посланная сюда анонимным доброжелателем.

Осознание, что надо спешить (до паники оставалось чуть-чуть), придало мне сил. Пыхтя и ругаясь, я вывалил Робертсона из ванны на простыню, расстеленную на полу.

В ванну вылилось на удивление мало крови. Я включил душ и смыл пятна с эмали обжигающе горячей водой.

Я уже понял, что больше не смогу заставить себя ступить в эту ванну. И мне оставалось либо до конца жизни ходить немытым, либо сменить квартиру.

Вывернув карманы брюк Робертсона, я обнаружил много денег: в левом — двадцать хрустящих стодолларовых банкнот, в правом — двадцать три. Стало ясно, что убили его не ради денег.

Я вернул банкноты в карманы брюк Робертсона.

Денег хватало и в бумажнике. Я сунул их в один из карманов, а бумажник оставил, чтобы внимательнее ознакомиться с его содержимым, когда появится такая возможность. Я надеялся найти хоть какое-то объяснение кровавым намерениям убитого.

Когда я заворачивал труп в простыню, он издавал какие-то неприятные булькающие звуки. Пузырьки мокроты или крови разрывались в горле, создавая впечатление, будто труп хрипит или рыгает.

Концы простыни я завязал узлом в голове и в ногах трупа. Потом обвязал ноги и голову белыми шнурками, которые достал из запасной пары кроссовок.

Завернутый в простыню, Робертсон напоминал большущую самокрутку. Я не употребляю наркотики, даже не курю травку, но так уж выглядело мое творение.

А может, он напоминал кокон, и гигантская гусеница или личинка меняла в нем свой облик. Мне не хотелось думать о том, во что она может превратиться.

Определив пластиковый пакет из книжного магазина на роль чемодана, я запаковал в него смену одежды, шампунь, зубную щетку, зубную пасту, электрическую бритву, сотовый телефон, фонарь, ножницы, пачку влажных салфеток в фольге и флакон таблеток, понижающих кислотность желудка. Чувствовал, что без них этой ночью мне не обойтись.

Выволок тело из ванной, протащил через комнату к большему из двух окон, выходящих на юг. Если б я жил в обычном доме, с жилой квартирой на первом этаже, утром комитет жильцов издал бы указ, запрещающий перетаскивать по полу трупы после десяти вечера.

Тело весило слишком много, чтобы я мог его поднять. Его спуск по лестнице сопровождался бы слишком громким шумом, не говоря уж о том, что зрелище это могло стать незабываемым спектаклем для случайного прохожего.

Перед окном стояли маленький обеденный стол и два стула. Я отодвинул их в сторону, поднял нижнюю половину окна, снял противомоскитную сетку, выглянул, чтобы убедиться, что память меня не подвела и это окно не просматривается из домов соседей.

Забор и густая листва растущих вдоль него деревьев отсекали любопытные взгляды. А если сквозь зазоры между ветвями кто-то из соседей и увидел бы какое-то шевеление, то лунного света определенно бы не хватило, чтобы их показания в зале суда признали достаточно весомыми.