— Это не американцы нас так воспринимали, это мы с вами, господин группенфюрер так вели себя, словно пришли наниматься в обе эти службы сразу.

Гебхардт недобро как-то взглянул на штурмбаннфюрера. Он всегда, при любых обстоятельствах, требовал от младших себя по чину уважительного отношения. Но как этого потребовать от Хёттля, он не знал. И потом группенфюрер прекрасно понимал, что теперь они связаны тайной этих явно неудавшихся, но тем не менее в глазах врагов Гиммлера, преступных переговоров. А врагов у рейхсфюрера становилось все больше.

— На вашем месте я бы не прибегал к подобным выводам, Хёттль. Это недостойно офицера СС, а главное, неправдиво. Только так, и во имя рейха.

— Тогда докладывайте о том, что переговоры прошли успешно, — с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла, проговорил Хёттль. — Причем одной этой фразой предлагаю ограничиться.

Рейхсмедик СС вновь впал в глубокое депрессивное молчание, а затем,* опустив голову на грудь, в позе человека крайне истощенного и разуверившегося, пробормотал:

— Сказать придется правду. Только так, и во имя рейха.

— Говорить правду — всегда сложно, — легкомысленно согласился штурмбаннфюрер, все еще не открывая глаз. При этом голова его оставалась запрокинутой на спинку кресла. — И, как правило, опасно. А потому в большинстве случаев бессмысленно.

— А правда, — ожесточенно довел Гебхардт свою мысль до логического конца, — заключается в том, что, в обмен на свободу и неприкосновенность рейхсфюрера СС, американцы потребовали от него свести на нет создание «Альпийской крепости», спасти всех англо-американских пленных и, что самое страшное, — захватить в свои руки и передать армии США весь германский атомно-бомбовый арсенал.

Штурмбаннфюрер натужно, по-стариковски изъял свое тело из глубины кресла и медлительно перенес к застекленной лоджии.

— Он что, действительно есть у нас, этот атомный арсенал?

— Оказывается, есть, раз американцы по этому поводу так занервничали, — передернул плечами рейхсмедик СС.

— Убийственный довод! Знать бы, по поводу чего американцы еще настроены нервничать.

— И много их изготовлено, этих бомб?

— Этого мне знать не положено. Однако я знакомился с заключением медицинской группы разработчиков[62]. Сила в этой бомбе непостижимая. Одной такой штуковины хватит, чтобы маршал Жуков остался как минимум без одной из своих армий, все коммунисты — без доброй половины Москвы.

Над дальней вершиной хребта появился истребитель. По всей видимости, он был швейцарским, поскольку летчик не спеша описал над хребтом круг и принялся выделывать фигуры высшего пилотажа. Получалось у него пока что коряво, очевидно, пилот был из молодых, но азарт в нем явно присутствовал.

— Почему же мы до сих пор ни одну из этих «матильд небесных» не пустили в ход? Хотя фюрер, не говоря уже о Геббельсе, десятки раз угрожал им и Сталину, и Черчиллю.

— Такие решения принимает только фюрер, — угрюмо объяснил Гебхардт.

— Чего же он ждет?! — вопрос был сугубо риторическим, однако не задать его Хёттль уже не мог. — Когда придут русские и скажут ему за этот арсенал «спасибо»?

— Значит, вы сторонник того, чтобы передать их американцам?

— Пока что я решительный противник того, чтобы они оказались в арсеналах русских или англичан. Возможно, все до единой бомбы следует уничтожить.

— Понятно: вместе с чертежами, обоснованием и всеми, кто имел отношение к созданию этой смертоносной «Матильды»…

— А что, существуют какие-то другие варианты? — уловил Хёттль в голосе рейхсмёдика-СС иронические оттенки.

Гебхардт поднялся из кресла и остановился у лоджии рядом со штурмбаннфюрером.

— Есть один. Правда, тоже сомнительный, но, за неимением ничего лучшего…

— Речь идет об Антарктиде?

— О ней. О «Базе-211», о «Новой Швабии», «Райском саде», наконец. Однако перспектива — остаток дней своих провести во льдах Антарктиды — Генриха Гиммлера не привлекает. Предпочтет с бомбой в обнимку предстать пред очи генерала Эйзенхауэра.

— А кто, по-вашему, готов отдать предпочтение Антарктиде? Кто уже сейчас порывается сделать это по собственной воле?

— Этого я не знаю. В самом деле, не знаю, — почти клятвенно подтвердил «рейхсмедик СС», почувствовав, что Хёттль способен не поверить ему.

Исчезнувший было с поля их зрения истребитель швейцарских ВВС вновь появился над вершинами хребта. Поскольку «Горный приют» располагался на одном из склонов соседнего хребта, создавалось впечатление, что свои пируэты пилот проделывает на огромном киноэкране.

— Что может быть удивительнее посреди всего этого ада мировой войны, нежели невоюющий истребитель в небе невоюющей державы?! — мечтательно произнес Гебхардт, наблюдая за очередным переходом самолета в умопомрачительное пике.

— Очевидно, вы хотели сказать: «Что может быть бессмысленнее?», — саркастически уточнил Хёттль.

— Увы, все, что не охвачено войной, еще долго будет казаться нам бессмысленны.

В этой войне каждый сам волен был избирать свою судьбу.

Да только на деле получалось так, что избирал-то он именно ту судьбу, которая уже давно и необратимо избрала его самого.

Богдан Сушинский

На рассвете на секретный аэродром «Альпийской крепости» прибыл военно-транспортный самолет люфтваффе. Белый цвет, в который аэродромники окрасили его фюзеляж, трудно было считать маскировочным на фоне недавно зазеленевшего луга, однако никто особо маскировать его здесь, на «Люфтальпен-1», и не собирался.

Первым из чрева машины выскочил рослый плечистый детина в короткой меховой куртке, высоких горнолыжных ботинках и в черном берете. Круто выпяченный подбородок, большой, по-орлиному изогнутый нос и цепкий взгляд выдавали в нем человека, привыкшего повелевать, причем делать это жестко и жестоко.

— Что вы там расселись, шкуродеры иллирийские?! — рявкнул он, как только умолкли двигатели «юнкерса». — Всем выйти и оцепить аэродром!

Все как один рослые и до угрюмости молчаливые, эти коммандос, облаченные в такие же, как у их командира, куртки, соскакивали на бетонные плиты и, повинуясь командам унтер-офицеров, направлялись в отведенный им сектор оцепления. Наблюдая за ними, Штубер ощущал, что с прибытием Свирепого Серба с его зомби-воинами он вдруг почувствовал себя увереннее.