зрителей в зале, но была слишком возбуждена и постоянно сбивалась со счёта. Наконец я бросила эту затею, нашла глазами Ричарда Эшли в оркестре и мысленно пожелала ему удачи.

Когда зазвучали первые ноты вступления к опере «Тристан и Изольда» Вагнера, я шепнула призракам:

– Пора. Начинайте.

Мои призраки устремились в трёх разных направлениях: Джакс к западной части, Тилли к восточной, мистер Уортингтон в партер. Остальные разделились и последовали за ними.

При выключенном свете их дымчатые тела сливались с полумраком. Тилли прокралась мимо Генри, который провожал мать с двумя детьми к их местам. По пути Тилли взяла юных зрителей под локти, но так быстро отдёрнула руки, что, когда они обернулись на это прикосновение, её уже там не было. Только младший ребёнок, белобрысый мальчик, с улыбкой проследил глазами за Тилли, взлетевшей над балконом.

Я неожиданно обнаружила, что тоже улыбаюсь.

А с другой стороны Джакс осторожно опустился рядом с пожилой женщиной, сидящей в одиночестве. Когда он нежно коснулся её щеки, женщина вздрогнула и хлопнула себя рукой по лицу.

Но Джакс уже улетел.

А мистер Уортингтон, ужом скользя по ряду кресел, пробирался сквозь животы зрителей и вылезал изо ртов и ушей, просачиваясь тонкой струйкой, как свечной дымок. Люди ёрзали, прижимали руки к животам, хмурились.

Я увидела, как один зритель поворачивается к сидящей рядом женщине, и по губам прочитала его вопрос:

– Всё хорошо?

Та кивнула, вглядываясь в находящийся поблизости тёмный проход, словно хотела рассмотреть там причину своего озноба.

Наша задумка действовала, но, конечно, медленно. Инструктируя призраков, мы особенно подчёркивали, что нужно действовать поочерёдно и через определённые промежутки времени. Если они станут касаться одновременно многих людей, начнётся паника. Но пока всё шло гладко.

Генри снизу быстро показал мне два больших пальца. Сердце у меня радостно сжалось.

– Оливия! – прошептала Джоан через некоторое время. – Ты всегда слушаешь концерты отсюда?

– Да. Ну, почти всегда. Когда у меня хватает терпения.

Джоан повернулась ко мне с широко распахнутыми блестящими глазами.

– О каком терпении ты говоришь? Это так прекрасно, я и представления не имела.

– Прекрасно?

– Трагическая музыка, роспись на потолке. И люстры, и повсюду занавесы. Ах, Оливия, ты только посмотри на публику!

Сначала я устало закатила глаза – Джоан такая восторженная. Но потом тоже поддалась впечатлению.

Вы когда-нибудь наблюдали за людьми, не знающими, что за ними наблюдают? Например, в кинотеатре или на концерте. Если люди чем-то увлечены, лица у них меняются. Черты становятся мягче, потому что интересное зрелище отвлекает их от необходимости кем-то притворяться и они предстают такими, какие есть: сидят, слушают, смотрят – и тогда они настоящие.

По коже у меня побежали мурашки. Уже примерно пять минут играла увертюра-фантазия Чайковского «Ромео и Джульетта», когда струнные инструменты начинают с низких пугающих нот и постепенно повышают тон, а поверх скрипичной мелодии плывут звуки арфы. Оркестр в кои-то веки исполнял произведение достойно. Не знаю почему, и, может быть, я просто всё выдумала, но мне показалось, что аудитория тоже это услышала.

– Как красиво, – прошептала я, ничуть не преувеличивая.

Джоан схватила меня за руку:

– Оливия, мы должны спасти это здание.

– Мы ведь этим и занимаемся, Джоан.

– Нет, мы просто обязаны. И не только ради призраков, но потому что… ну, не важно, я хочу послушать.

И мы слушали. Я слушала так, как никогда раньше, и в груди что-то запорхало и стало рваться наружу, как в те минуты, когда Фредерик исполнял свой концерт. Но на сей раз меня заворожил не умерший композитор, а оркестр под управлением Маэстро. И, нравилось мне это или нет, мы с ним одной крови.

Как странно, подумала я, глядя, как он с выступившей на лбу испариной машет руками, как раскрасневшиеся музыканты ведут свои партии, то и дело поднимая на Маэстро глаза и следя за его движениями. Их связывали невидимые провода, находящиеся под таким высоким напряжением, что я затаила дыхание и, казалось, не дышала до конца произведения. Маэстро опустил руки. Аудитория разразилась аплодисментами, оставив жёлтые листовки на креслах.

Генри тоже хлопал, а призраки подлетели ко мне и заключили в ледяные объятия, отчего у меня закружилась голова.

– Получается! – пропищала Тилли мне в ухо. – Мы немного похулиганили. Люди дрожали, а несколько дамочек даже выбежали в холл, чтобы согреться!

Мы вместе выглянули в зал через занавес. Вместо того чтобы, как обычно, рвануть в гардероб, зрители оставались на местах. Они указывали на потолок, некоторые смотрели в бинокль. Люди заглядывали в программки, читали листовки. Шёпот и разговоры поднимались к нам низким возбуждённым гулом.

Генри выбежал на мостик, отчего тот закачался.

– Смотрите! – Он задрал рукав и показал на руке чернильные палочки.

Я никогда не видела, чтобы Генри так широко улыбался. Он был ослепителен, как солнце, – я не могла смотреть прямо на него.

– Вот сколько раз я слышал, как люди говорят о привидениях, листовках или петициях. Обо всём, что мы подготовили. Потом я сбился со счёта. Но, Оливия… – Он схватил меня за руки, и мне почудилось, что вокруг нет ни зрителей, ни Джоан, ни призраков – только мы с Генри, и его небесно-голубые глаза, и все наши секреты, о которых больше никто не знает. – Оливия, я думаю, у нас получится. Всё будет хорошо.

Он обнял меня, и я не отталкивала его целую вечность.

Глава 37

Каждый день, как только выдавалась свободная минута, мы с Генри и Джоан носились по городу, расклеивая новые листовки и заменяя старые. Джоан упросила отца посетить филармонию, и мы провели для него экскурсию. Мистер Доусон был очень высоким худощавым человеком с хорошей кожей, и ему понравился концертный зал, наши петиции и вообще стремление спасти здание. Он считал это очаровательным, эксцентричным занятием. Романтичным. Благородным. Я поняла, в кого Джоан такая восторженная. Но пускай бы мистер Доусон восторгался сколько угодно, зато он постоянно приводил репортёров.

Да. Репортёры.

Они начали посещать концерты – подвижные, проворные газетчики с диктофонами и блокнотами, фотографы с камерами со вспышкой.

Раньше Маэстро месяцами безуспешно пытался заманить их на выступления оркестра, чтобы они написали статьи или опубликовали в местной газете снимки. Теперь же после концертов они осаждали его, как спортивную звезду, умоляя дать интервью. Я издалека наблюдала, как мигают вспышки, как корреспонденты вертятся вокруг него.

– Маэстро Стеллателла, – галдели они, – расскажите нам