эшафот в красной рубахе отцеубийцы. Габриэль жалела девушку, но еще больше жалела, что той так и не удалось задуманное. И все узницы невольно радовались освободившимся местам. Впрочем, тюрьму тут же заполняли новые арестантки.

КАЖДОЕ УТРО В СЫРОЕ подземелье входили жандармы и громко по списку вызывали сегодняшних подсудимых. Некоторые выходили сами, некоторых выталкивали соседки, за некоторыми солдатам приходилось проталкиваться сквозь заключенных и выволакивать их силой. Иные женщины шли покорно, другие кричали и бились. Не помогало ничего.

– Тереза… – Пристав вгляделся в список: – Тереза… Карбо!

Молодая темноволосая женщина рядом с Габриэль рухнула на пол. Габриэль потеснилась, она ожидала, что потерявшую сознание вынесут жандармы, но где-то в противоположной стороне зала вышла какая-то другая Тереза Карбо, и тюремщики увели ее. Габриэль и Франсуаза привели соседку в чувство. Несчастная то рыдала, то хохотала. Отсрочка в целый день казалась счастьем. Габриэль оторвала край от своей нижней батистовой юбки, перевязала незнакомке рассеченный при падении локоть. Красивую брюнетку звали Тереза Кабаррюс. Неудивительно, что она так испугалась.

Тереза Кабаррюс думала точно о том же, о чем думала Габриэль и все остальные узницы: как избежать смерти, как остаться в живых. Но у нее, бывшей маркизы де Фонтене, имелось важное преимущество: она была любовницей Жан-Ламбера Тальена. Тальен был комиссаром Конвента в Бордо. Недавно он был отозван в Париж, чтобы оправдаться в своих действиях.

– Этот дохляк, этот бессильный девственник Робеспьер арестовал меня, потому что он не может видеть людей с горячей кровью в жилах! – кричала Тереза. – Он ненавидит Жана. Он арестовал меня, чтобы истерзать Тальена, чтобы лишить его меня.

– Тальен все еще депутат Конвента. Он спасет вас, – утешала Терезу Франсуаза.

Тереза ломала руки, стонала, рычала:

– Тальен запуган! Мерзавец, он больше боится за себя, чем за меня!

Франсуаза ужасалась и потихоньку, когда гражданки Кабаррюс не было рядом, возмущенно шептала Габриэль:

– Это кошмарная женщина, она жила с этим чудовищем! В девяносто втором году этот Тальен насмерть забивал заключенных! Он не только ратовал за смерть короля, он запретил несчастному видеться с семьей! И это бывшая маркиза де Фонтене! Как же она пала, если могла жить с таким исчадием ада!

– О ней рассказывают, что в Бордо она заступалась перед Тальеном за арестованных и спасла множество людей.

– Оба обогатились на этом заступничестве. Тальен – убийца невинных мучеников, он взяточник и казнокрад!

Габриэль раздражало благородное прекраснодушие тетки, губительное в их обстоятельствах.

– К сожалению, это единственный человек, который может спасти Терезу! Что-то я не вижу спешащих нам на помощь ангелов или хотя бы армий инсургентов. Я бы сейчас приняла спасение из рук Сатаны, тетя.

Франсуаза заплакала, а Габриэль упрямо повторила:

– Я готова на все, на все, лишь бы спастись и больше никогда ничего не бояться.

Она страстно завидовала Терезе, имевшей влиятельного защитника, а значит, надежду. Здесь, в темнице, стало окончательно ясно, что все соображения добродетели, невинности и женской чести придуманы только для того, чтобы держать женщин в покорности и слабости.

Тереза вздыхала, но соглашалась:

– Все, за что мы цеплялись: честь, долг, Бог, нация, отечество, даже свобода, братство и равенство, – все это пышные фразы. Жить стоит только ради жизни. Чтобы вдыхать свежий воздух после дождя, нюхать розы, пить вкусное вино, есть сладости, носить красивую одежду, влюблять в себя мужчин, наслаждаться музыкой, картинами, танцами.

Для всего этого необходимо было вырваться на свободу. Весь день Габриэль кружила по тюремному двору, натыкаясь на других узниц, обгрызала ногти, лихорадочно соображая, что делать. Ей казалось, что еще немного – и мозги ее закипят, что она свихнется, что сердце ее разорвется. Но нет.

После вечерней переклички арестантов Габриэль подошла к Терезе:

– Мадам Кабаррюс, только вы можете спасти себя и всех остальных. У нас осталось лишь одно последнее средство – совершить переворот.

XXVIII

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Воронин опять стоял, облокотившись на барьер, отделяющий галерею для публики от Зала равенства. Сегодня Робеспьер спохватился. Вместе с Кутоном потребовал у членов ассамблеи объяснений по поводу вчерашней поправки, объявляющей депутатов неподсудными Революционному трибуналу.

Мертвенные глаза диктатора обводили народных избранников, присмиревших, как шаловливые школьники перед розгами строгого наставника.

– Вы подозреваете меня в коварном расчете?

Он говорил еще тише, чем обычно, глухим голосом, и часто кашлял в носовой платок.

Франсуа Бурдон, представитель Уазы, осмелился уточнить:

– Члены Конвента – такие же патриоты, как и члены комитетов!

Робеспьер передернул плечами. Он помнил, что многие в недавнем прошлом поддерживали Дантона, многие занимались казнокрадством, спекуляциями, местничеством, некоторые, например, Тальен, были виновны в беззаконных массовых казнях в провинциях. Эти безнравственные люди компрометировали его революционный террор! Это их пороки препятствовали триумвирату в создании прекрасного будущего. Это из-за них человечество рискует не узреть полной победы добродетели. Попытки коррумпированных членов Конвента избежать необходимой чистки вызывали отвращение. А Робеспьер спешил: если судить по кашлю, его время кончалось. К сожалению, Максимилиан не умел говорить без бумажки с заранее подготовленной речью, поэтому только пробормотал что-то невнятное об интриганах, намеревающихся составить новую партию:

– Эти злодеи думают привлечь на свою сторону проконсулов, отозванных из провинций за злоупотребления…

Таких проконсулов тут было немало, и все они навострили уши. А все тот же Бурдон, потеряв голову от ярости или от отчаяния, осмелился прервать Неподкупного:

– Меня ясно назвали злодеем, я требую доказательств!

Робеспьер язвительно уточнил:

– Я не называл Бурдона. Горе тому, кто сам себя называет.

И тут же обрушился на бывшего эмиссара Конвента в Бордо Жан-Ламбера Тальена. Уж на этом-то клейма ставить было негде: ради денег Тальен пощадил бы даже короля. Вместе с его уже арестованной любовницей Терезой Кабаррюс ему давно пора понести наказание за свои злоупотребления в Бордо.

Отказ Робеспьера предоставить депутатам Конвента неприкосновенность поддержали два других неизменных соратника Неподкупного – Бийо-Варенн и Кутон. Зал привычно струхнул, и комитетчики без труда добились отмены принятой намедни поправки.

Для многих из ассамблеи это прозвучало похоронным набатом, а в Александре, наоборот, вновь вспыхнула надежда, что теперь-то чувство самосохранения переборет в избранниках нации трусость, заставит понять, что террор опасен им так же, как и всей Франции.

Он продолжал убеждать их: парижские рабочие уже не поддержат Робеспьера, тот сам принял административные меры, чтобы забрать у Парижской коммуны ее власть. К тому же недавно принятый закон о максимуме рабочей платы оттолкнул санкюлотов от якобинцев. А других сторонников у комитетов не осталось. Уничтожив Жиронду, якобинцы восстановили против себя буржуазию; казнив Дантона, лишились поддержки мещан; а расправившись с Эбером, потеряли и