– Есть вещи, о которых ты не знаешь, – сказала она, с неприязнью глядя на меня, и перекладывая с места на место крошки на столе. – Сядь.

Я услышала этот хорошо знакомый непоколебимый тон. И, хотя я не желала слушать, что она хочет мне сказать, я покорно села. Я понимала, что это что-то плохое. Как было бы хорошо, если бы ее здесь не было! А Фредрик остался бы со мной. Сейчас мы бы лежали в постели. Голые. И занимались бы любовью. Это совсем не так некрасиво и грязно, как считает мама.

Я думала об этом все время, ощущала всем телом. Мы с Фредриком займемся сексом. Мы будем делать это часами. Будем любить друг друга всю ночь, а потом весь день.

Именно этим мы бы и занимались.

Если бы мама не появилась так внезапно.

Не надо было мне читать ее сообщение, лучше бы я оставила ее ждать и не бросала бы все ради того, чтобы ей угодить. Всегда легко быть умным задним числом.

Мама прервала мои мысли.

– Твой психотерапевт, Стелла. У нее серьезные проблемы.

– А ты откуда знаешь? Откуда ты вообще можешь что-то о ней знать?

– Просто я волнуюсь за тебя. Я вижу, что ты очень изменилась.

– А может быть, потому, что я узнала, что много лет прожила среди лжи? Типа – всю жизнь?

Мама отшатнулась от меня. Сжала зубы, напряглась, чтобы не сорваться.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала она.

На глаза у нее навернулись слезы. Я почти физически ощущала, что мне снова пять лет. Мне хотелось успокоить ее. Хотелось помириться. Хотелось, чтобы меня простили, и все снова стало хорошо.

– Ханс, оказывается, мне не отец, – продолжала я. – Не мой настоящий отец. Не так-то приятно такое узнать.

Мама сгорбилась на стуле, закрывала лицо руками.

Настал момент драматического монолога.

– Знаю. Дорогая, прости меня. Я все понимаю. Правда. Я надеялась, что мне не придется все это тебе рассказывать.

И мама продолжала. Доверительным голосом она рассказала, что у моего психотерапевта дела плохи. И, как всегда, у нее это получается с особой интонацией – смесью злобы, насмешки и наслаждения. Иногда у меня возникает мысль, что с моей мамой что-то не так. Какие-то серьезные отклонения.

– Видишь ли, одна из ее пациенток пыталась покончить с собой. Она была еще моложе тебя, и родители были, естественно, глубоко потрясены. Они видели тревожные сигналы, однако надеялись, что она получает квалифицированную помощь. Вот так плохо все может закончиться, когда юная девушка отдает свою жизнь в руки другого человека. Постороннего человека.

– Откуда ты это знаешь?

– Я давно уже беспокоюсь за тебя.

– Да, ты это уже говорила.

Для меня это не новость. Она постоянно обеспокоена. В последнее время она повторяла это в каждом телефонном разговоре.

– Я искала в Интернете. Нашла эту информацию. Даже беседовала с родителями той девушки. Очень милые, открытые люди. И я отказываюсь молча стоять и смотреть, когда такое будет происходить с тобой. Понятно?

Мама взяла меня за обе руки и посмотрела на меня, склонив голову набок.

– У меня нет суицидальных мыслей, честное слово, – произнесла я и попыталась рассмеяться.

Вид у мамы был суровый. Ее руки крепче сжали мои. Мне было больно. Я высвободилась из ее хватки.

– Мама, я доверяю Стелле. Вполне может быть, что в этом событии нет ее вины. Мы ничего не знаем о том, что произошло на самом деле.

– Изабелла, послушай меня. Эта женщина сумасшедшая. Она ненормальная. Больная.

Мама серьезно смотрела на меня и продолжала:

– Много лет назад она потеряла ребенка. Маленькую девочку. Сама она тогда была очень молода. До конца не ясно, как это получилось. Ее подозревали, но не нашли никаких доказательств. Как бы то ни было, ее отправили в психушку. В закрытое отделение. Как такой человек может быть психотерапевтом – это выше моего понимания. Возможно, она убийца. Лишила жизни собственного ребенка.

Я пыталась прервать ее, но мама жестом остановила меня.

– Мне кажется, она возомнила себе, что эта девочка – ты. Это трагедия и горе, не могу не согласиться. Но знай одно: эта женщина опасна. Стелла Видстранд больна и опасна.

Я вспомнила монолог Стеллы о горе, и по телу у меня пробежали мурашки.

Мама придвинулась ближе.

– Ты говорила, что она расспрашивала о твоем детстве. И обо мне. Не так ли? Возможно, она спрашивала, действительно ли я твоя мама?

Неприятное чувство нарастало. В самом деле. Она проявляла излишнее любопытство по поводу моего происхождения.

Мама продолжала:

– Как психотерапевт, она обладает большим влиянием на людей. И пользуется этим, понимаешь ли. Потому что она сама не в себе. Заставляет тебя сомневаться во всем, даже в том, что является правдой, как ты знаешь. А что, если она даже следила за тобой?

Я видела, как Стелла стояла тут, внизу, под моим домом. Я видела ее у КТИ.

Мама была права.

То, что я приняла за живой интерес ко мне, оказалось чем-то иным. Манией, болезненной фиксацией.

Вместе с тем, с ней я чувствовала себя в безопасности. И она мне понравилась с первого взгляда. Но могу ли я полагаться на свою интуицию? Что-то тут не сходится. Какая-то неувязка.

Обойдя стол, мама обняла меня за плечи.

– Я хочу только одного – чтобы ты была осторожна. Я не хочу потерять мою девочку, ты ведь меня понимаешь?

Я подняла глаза на маму. У нее тяжелый характер, временами она бывает невыносима. Но все же она моя мама. Она заботится обо мне. И готова пойти на все, чтобы защитить меня.

– Знаю, мама, – ответила я. – Обещаю быть осторожной.

Стелла

Вечер среды. Я сидела на диване и наблюдала за Хенриком. Он стоял, прислонившись к барной стойке, и беседовал с Себастьяном, новым бойфрендом Перниллы. Он смеялся и жестикулировал. После пятнадцати лет совместной жизни мне так хорошо знакомы все его особенности. Однако сейчас я видела его совершенно новыми глазами. Я заметила за собой, что все время ищу какие-то подозрительные признаки. Мне следовало бы спросить его напрямую, но трусость мешала мне. Это совершенно не в моем стиле. Но если он вдруг начнет все отрицать, я буду чувствовать себя еще более сумасшедшей и параноидальной, чем сейчас. А если он сознается, моя жизнь рухнет.

Себастьян и Пернилла подвезли Эмиля домой после тенниса. Я позвонила и заказала пиццу, открыла бутылку вина. Придя домой, Хенрик поприветствовал их и поднялся наверх, чтобы переодеться. Я пошла следом с бокалом вина в руке.

Спросила, как прошел у него день. Он сказал, что все хорошо. Снял рубашку, переоделся в футболку. Я стояла и смотрела, как он надевает потертые светлые джинсы, застегивает пуговицы, перекладывает мобильный в карман.