Расчет журналистки оказался верным: пройдя по коридору и спустившись на несколько ступенек, она оказалась на соседней улочке. Слава богу, никого! Только темнеют вдалеке присыпанные снегом мусорные баки.

Она дошла до конца улицы, остановилась и обвела взглядом площадь, а затем сунула руки в карманы, быстрым шагом пересекла сквер, обогнула замерзший фонтан и направилась в сторону «Гранд-Отеля Томас Вильсон». Толкнув крутящуюся дверь, женщина откинула капюшон, но доверия у служащих гостиницы не вызвала — они проводили ее взглядом до лифтов. Двери открылись на втором этаже. В коридоре было тихо и пусто, ковровая дорожка приглушала шум шагов.

Она остановилась перед темной дверью и осторожно постучала. Ей сразу открыли, и мадемуазель Штайнмайер шагнула в комнату под номером 117.

Знакомый узкий коридор, отделанные панелями стены, багажная сетка, два белых махровых халата на плечиках, слева — приоткрытая дверь в ванную… Привычный запах чистоты и цветочной отдушки. Лео закрыл дверь, повернул гостью к себе за плечи и поцеловал. Кристина ответила на поцелуй, но сразу отстранилась:

— Не нужно…

Она прошла в комнату. Огромная кровать, телевизор с плазменным экраном, бюро с черной кожаной столешницей, кофемашина, мини-бар, плетеное серебристое изголовье кровати, красные подушки… Маленькие хромированные лампы освещают стены цвета черного дерева…

Сколько раз они сюда приходили? Тридцать? Сорок? Не реже раза в неделю в течение двух лет. Вычтем отпускное время, и получится… сто свиданий…

Сто!

Сто раз она входила в этот номер — образец безвкусной роскоши, сто раз он стягивал с нее джинсы прямо на пороге, и они предавались страсти на столе, на полу, в кресле, у стены, в ванной… А иногда просто лежали обнявшись и часами разговаривали — делились маленькими секретами — и пили шампанское. Как бы отреагировал Жеральд, если бы узнал? От этой мысли Кристине стало нехорошо.

Фонтен подошел к столу, на котором стоял поднос с бутылкой шампанского и двумя бокалами.

— Мне не наливай, — сказала журналистка.

— Уверена? — переспросил мужчина. — Черт, до чего же все это странно…

Ее удивили нежность и раскаяние, прозвучавшие в голосе Лео: он был не из тех, кто оглядывается назад. Они встретились взглядом, и в его глазах Штайнмайер угадала ту же нежность. Леонард вытащил бутылку из ведерка, и женщина заметила, что он успел выпить, пока ждал ее.

— Я не за этим пришла, — напомнила она ему.

— Расслабься, Кристина. Мы поговорим, и ты объяснишь, что происходит. Здесь тебе ничто не угрожает.

Космонавт взял бокал и присел на край кровати. На нем была голубая джинсовая рубашка с закатанными рукавами и расстегнутым на загорелой груди воротом. На шее на цепочке висел зуб акулы. Лео рассказывал, как занимался сёрфингом у побережья Южной Африки и на гребне волны на него напала белая акула; удар был как от столкновения с автобусом, челюсти хищницы сомкнулись на его левой ноге, и она потащила его под воду. Фонтен сумел ухватиться за камни и отбиться от акулы. Его погрузили в вертолет и отправили в больницу. На правой икре остался огромный шрам: Кристина часто гладила его узловатую поверхность кончиками пальцев, и у нее возникало странное, возбуждающее чувство. Зуб-кулон был одним из тех, что хирурги вытащили из его ноги… Ростом Леонард был ниже Жеральда, а сложением — крепче и намного мускулистей. Он показывал подруге фотографии, на которых был снят голым по пояс, с прикрепленными к груди электродами и в окружении целой своры вооруженных инструментами врачей. На других снимках он лежал, привязанный ремнями к качающейся доске, которую используют для контроля прилива крови к голове, или сидел во вращающемся с бешеной скоростью кресле. Так проходили «пыточные» сеансы в Звездном городке в России, недалеко от Москвы. Тело Лео было идеально отлаженной и прекрасно функционирующей машиной. Как и его не ведающий страха мозг… Возможно, именно поэтому он был не способен испытывать обычные человеческие чувства, а журналистка сегодня нуждалась именно в этом. Кристине требовался рыцарь, бесстрашный герой из детских сказок или из приключенческих романов для подростков. Она взяла стул, поставила его перед астронавтом и села. Он нахмурился:

— Рассказывай. По телефону у тебя был совершенно «перевернутый» голос. И выглядишь ты сейчас не лучше. Начинай, мы никуда не торопимся…

— Знаешь, я, пожалуй, выпью; налей мне полбокала.

Леонард встал, и Штайнмайер заговорила ему в спину — медленно и спокойно, стараясь быть максимально честной и по возможности объективной. Он слушал молча, а когда она закончила, присвистнул. Взгляд у него был задумчивый, обращенный внутрь себя — так выглядят люди, пытающиеся припомнить аналогичные случаи из собственной жизни.

— Похоже, дело серьезное, — сказал мужчина наконец, и Кристина поняла, что услышанное его всерьез обеспокоило.

Она знала, что в устах Лео слово «серьезный» означает «тяжелый» или «тревожный», то есть «драматичный». Наверное, именно это слово он употребил, когда работал с двумя русскими космонавтами на станции «Мир» и у них вышел из строя и загорелся запал-нагреватель генератора кислорода. По официальным данным, пожар продлился девяносто секунд; в действительности же они боролись с огнем целых четырнадцать минут и надышались ядовитыми парами этиленгликоля. Когда на изношенной станции впервые отключилось все электричество и она погрузилась в темноту, Фонтен сказал: «На сей раз все серьезно, парни». Кристина воображала, как он произносит эту фразу — совершенно спокойно, «без нервов», а неуправляемая станция готовится навсегда отчалить в темные глубины космоса.

— Ты абсолютно уверена, что все произошло именно так? — уточнил ее собеседник.

Такая постановка вопроса женщине не понравилась, но она не взорвалась — не осталось сил.

— На что ты намекаешь? — вздохнула она в ответ. — Считаешь меня мифоманкой?

— Ты даже не догадываешься, кто за всем этим стоит? — спросил Лео, проигнорировав ее замечание.

Кристина ответила с секундной задержкой:

— В какой-то момент я подумала на тебя…

Астронавт вздернул бровь.

— На меня?

— Н-н-ну… Я бросила тебя месяц назад, сказала, что между нами все кончено, и вдруг кто-то принимается портить мне жизнь…

— Надеюсь, ты шутишь?

В голосе Фонтена прозвучал гнев, и журналистка, несмотря на драматизм момента, подумала, что ей все-таки удалось пробить его защитную броню.

— Я ничего не понимаю, Лео… Корделия не может действовать одна, ее интересуют только деньги, — попыталась объяснить она.

— Не важно, все слишком далеко зашло, нужно предупредить полицию.

— А ты не забыл, как они отреагировали, когда я принесла им письмо?

— Я все помню, но иного выхода нет. Если хочешь, я пойду с тобой.

Кристина покачала головой. Что подумают легавые, если она заявится в комиссариат в сопровождении женатого мужчины, которого через секунду все узнают в лицо?