21.

Однажды вечером во время праздников Сан Исидро мы отправились на ярмарку, и Хромой втянул нас в историю, которая едва не закончилась трагически.

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он присоединился к нашей компании. Он был неустанным выдумщиком, любил широкие жесты – и мы быстро стали держать его за своего. Но была у него одна особая черта… Вернее, особых черт у него было много, но именно эта мощно притягивала меня к нему – не знаю, наверное, и остальных тоже. Правда, я никогда с ним это не обсуждал. Дело в том, что Хромой любил необычные книги. Иногда, еще находясь под впечатлением от недавно прочитанного, он без намека на хвастовство обрушивал нам на головы ворох занимательных подробностей про средневековых еретиков, тропических насекомых или про детские годы какого-нибудь джазового музыканта, которые тот провел в пригороде Бостона или Чикаго, хотя мы и о таком музыканте-то никогда ничего не слыхали.

Не раз я покупал книги по ботанике, оккультным наукам и другим новым для меня предметам только потому, что Хромой своими комментариями и толкованиями пробудил во мне страшный интерес к ним. Он учился тогда по настоянию родителей в Политехе, готовясь стать инженером дорог, каналов и портов, хотя в дальнейшем по этой специальности не работал и не собирался работать. У него, кстати сказать, был (есть и сейчас) брат-близнец, учившийся там же, однако с ним мне тогда познакомиться не довелось.

Но пора вернуться к истории, которую я начал рассказывать.

Уже под вечер мы доехали на метро до парка «Прадера де Сан Исидро». Нас было пятеро – вся наша компания плюс Хромой. Между прочим, о его щедрости говорило то, что он на свои деньги купил нам несколько доз зелья – и весьма хорошего качества, которым мы зарядились, прежде чем тронуться в путь.

Добравшись до парка, мы начали откалывать всякие шутки и прикладываться к бутылкам с джином, привезенным с собой в пакетах из супермаркета вместе с лимонадом и колой, чтобы их смешивать. Выпитое мы взбалтывали у себя внутри как живые смесители для коктейлей и переходили с одного ярмарочного аттракциона на другой. Потом расселись на траве и пригласили выпить и покурить с нами девушек, с которыми какое-то время дурачились, не переходя известных границ. Наконец они собрались уходить – то ли пришла пора возвращаться домой, то ли мы им надоели (скорее второе).

Около десяти вечера я съел бутерброд с кальмарами в масле и запил его пивом. И тут же почувствовал себя плохо. Не знаю, винить ли в том бутерброд, пол-литра холодного пива или то и другое вместе. Короче, пришлось отойти в сторону, чтобы сунуть два пальца в глотку. Стоя под деревом, я выблевал все содержимое желудка, после чего почувствовал себя чуть лучше, но теперь мне больше хотелось лечь в постель, чем продолжать веселиться.

Почти целый час мы не слезали с машинок на автодроме. Меня все еще подташнивало, и я отошел к решетке аттракциона, где можно было подышать свежим воздухом. Джумба, джумба, джумба – грохотала у меня в голове запущенная на полную мощь музыка, которую прерывал вой сирены, оповещавшей о конце очередного заезда. Иногда ветер доносил сюда запах от жаровен, и это возвращало мне неприятное воспоминание о кальмарах. Мои друзья радовались как дети, сталкиваясь между собой или с кем-то другим – главным образом с девушками, которые умудрялись втиснуться по две в тесную машинку. Эти столкновения очень смешили как парней, так и девушек. Кроме того, сверху от центральной колонны то и дело бежали вниз, рассыпаясь искрами, огоньки. Я несколько минут поболтал со случайно встреченной сокурсницей. Предложил ей сигарету. Она пожаловалась, что несколько дней назад ее тест на беременность показал положительный результат, и теперь она не знала, как сообщить об этом родителям. Тут подошла ее подруга с потеками черной туши на лице, словно она только что плакала. Девушки взялись за руки и стремительно затерялись в толпе.

Когда мы собирались уходить с автодрома, Хромой повздорил с каким-то типом, но тогда я не понял причины ссоры, хотя часто бывает, что и не нужно никакой причины, чтобы два мужика сцепились, особенно если они уже как следует клюкнули. Тут достаточно одного взгляда, гримасы или резкого жеста… Мы поспешили растащить их. Тип матерился с акцентом, который выдавал в нем латиноса. Так мы тогда презрительно называли выходцев из Латинской Америки. Оказалось, что он был не один, но его приятели выглядели моложе нас. Они не поняли или не пожелали понять нашего мирного настроя и полезли в драку. Один из них, приземистый, похожий на индейца, плюнул в меня, я его отшвырнул, он, пятясь назад, упал. Трудно было не поддаться соблазну и, воспользовавшись случаем, не пнуть его ногой, если он как будто сам на это напрашивался.

Наш приятель Начо вмешался – раскинув руки, он попытался остановить драку. И тут я, отыскивая взглядом, кому бы еще врезать, чтобы выплеснуть обиду за историю с кальмарами, заметил, как бедный Начо, наш толстый, добродушный Начо, вдруг резко согнулся пополам. Чья-то коварная рука нанесла ему удар в спину. Он обернулся, чтобы посмотреть на нападавшего, и мы увидели красное пятно на его белой рубашке. Начо продержался на ногах лишь до того, как банда латиносов, поняв, что дело может закончиться в полиции, убежала с места преступления. Хромой вытащил платок и прижал к кровоточащей ране Начо, который всхлипывал, лежа на земле, уверенный, что пришел его последний час. На самом деле, когда его грузили в скорую помощь, мы, все остальные, думали так же.

Некоторые газеты упомянули о драке с применением холодного оружия во время праздников Сан Исидро. Про Начо я сейчас редко что-то слышу, знаю только, что он занимает высокий пост в консалтинговой компании. На память о той драке у него остался шрам, а Хромой, по вине которого все и началось, почти две недели хвастался синяком под глазом – пока тот не исчез.

22.

Настроение у Хромого немного поправилось. Он встретил меня в баре с улыбкой в пол-лица, потом заказал для нас обоих жареные анчоусы и спросил про Пепу. Я ответил, что она все еще слаба и надо пореже выводить ее из дому, чтобы не случилось рецидива. На самом деле с ней уже все было в порядке, просто я решил из осторожности не оставлять ее снова на ночь у моего друга.

Хромому прижгли его рану, которую он теперь в шутку называет noli me tangere[22], и прописали те же антибиотики, что и в прошлый раз. Я поинтересовался диагнозом. Он молча пожал плечами. А может, спросил я, следовало взять небольшой фрагмент пораженных тканей и отдать на анализ? Нет, он даже слышать ни о чем таком не желал. Он сыт по горло тоскливыми ожиданиями, уколами, разрезами и белыми халатами. И мечтает только об одном – чтобы побыстрее затянулась дыра, побыстрее и любым способом. Но Хромой, конечно же, не мог не позубоскалить, описывая, как лежал на кушетке и видел поднимавшийся от собственного торса дым. А врач дул на рану, словно доисторический человек, который пытается разжечь огонь.

Хромой считает, что его наградили живописным шрамом. Я тут же напомнил ему о другом шраме, о том, что наверняка остался на спине у нашего бывшего приятеля Начо. И рассказал Хромому, как накануне восстанавливал в памяти драку с латиносами, случившуюся тридцать с лишним лет назад на празднике Сан Исидро. Потом признался, что так до конца и не понял, с чего завязалась свара, в результате которой и Начо, и все мы могли угодить на кладбище. Как я и догадывался, причиной было чисто мужское соперничество. Хромой на большой скорости врезался в машину латиноса, а тот, видимо, решил, что тем самым было унижено его мужское достоинство – да еще на глазах у товарищей, а возможно, и в присутствии девушки, которая ему нравилась. Задетый за живое парень поджидал Хромого у выхода. Они обменялись взглядами и оскорблениями. В ход пошли кулаки, а в спине у Начо оказался нож. Вот и все.