— К тебе? Зачем?

— В гости. Ани будет рада. Переночуешь у нас.

— Не знаю. А я вас не потесню?

— Что за бред? Конечно нет. Развеешься.

Особо не раздумывая, соглашаюсь. Мне в принципе все равно где ночевать. Главное, книгу свою не забыть. Да и мама с радостью поддерживает предложение. Знает, что с братом я не «натворю бед».

Дом Давида находится примерно в двадцати минутах езды. Племянники на заднем сидении громко лепечут всю дорогу, а брат выглядит напряженным. Знаю, что мое состояние уже во второй раз не осталось незамеченным, и скорее всего именно поэтому он позвал меня к себе.

Попытается узнать что случилось. Только что ему говорить? Теперь рассказывать о нас с Демьяном бессмысленно. Я только испорчу их отношения. Хотя… Может Демьян сам связывался с ним?

Всматриваюсь в мужское лицо, пытаясь понять, в курсе он или нет.

Когда Давид чем-то обеспокоен или злится, то всегда плотно сжимает губы. Как сейчас. Скулы напряжены, а пальцы крепко стискивают руль.

При мальчиках заводить такой разговор было бы глупо и неправильно, поэтому я просто отворачиваюсь к окну.

Ани действительно оказывается мне рада, но, как и Давид, не может скрыть пытливого взгляда каждый раз, когда смотрит на меня.

Так как мы уже поужинали, то хозяйка предлагает чай. Отказаться было бы невежливо с моей стороны.

Дети убегают в свою комнату, а мы, помыв руки, садимся к столу.

— Милая, все хорошо? — поставив три чашки кофе, Ани пододвигает ко мне сахарницу. — Положи сколько тебе нужно.

— Спасибо, — кивнув, отпиваю горячую жидкость.

— Как твои дела, Мариам? Ты на диете какой-то? Знаешь, я слышала, что все эти диеты до добра не доводят, — заметив проигнорированную сахарницу, Ани кладет себе две ложки сахара и садится напротив. — Потом только хуже, если себя в чем-то ограничивать…

Знаю, что только хуже. И сейчас мысли приходят совсем не о еде.

— Ани, позволь мне с сестрой поговорить!

Давид не дает жене развить мысль об ограничениях в пище. Я замечаю, как она кивнув, забирает свою чашку, чтобы оставить нас наедине.

Почему-то сейчас всплывает в памяти вопрос о том, любит ли она моего брата или действительно только послушно выполняет все то, что ей внушили родители так же как и мне? Хотелось бы верить, что дело не в них. Мне хочется брату счастья. Хочется, чтобы он любил и был любимым.

— Мариам, что с тобой?

Давид никогда не ходит вокруг да около. Требовательно наклоняется вперед, впиваясь в мое лицо вопросительным взглядом.

Из легких ползком выбирается выдох. Понимаю, что лгать не хочу. Вряд ли он меня поймет, но если ему нужен мой ответ, то пусть он будет честным:

— Я не хочу выходить замуж за Нарека.

Думала Давид удивится, но нет.

— Из-за Демьяна?

Вопрос звучит, как пушечный выстрел.

Вздрагиваю, понимая, что он знает. Лихорадочно скольжу глазами по его лицу. Откуда? Демьян сказал? Сердце делает несколько попыток дернуться ввысь. Он пытался узнать обо мне? Звонил ему? Как давно?

— Мне отец звонил. Все рассказал и сказал не говорить ему где ты.

Поднявшая голову крошечная надежда обессиленно падает навзничь. Конечно, он не искал. Отец, скорее всего, доходчиво объяснил что к чему, и во второй раз ввязываться в подобное Демьян не стал бы. Да и зачем, если я причинила ему боль?

Наверное, это правильно, только почему снова так больно?

— Тогда зачем ты спрашиваешь?

Отвожу глаза и оплетаю ладонями горячую чашку. Пальцы дрожат, не в состоянии справиться с краткосрочным волнением.

— Потому что так нельзя, Мариам! Ты же на себя не похожа. Сама себя уничтожаешь.

Ничего нового он мне не сказал. Возможно, именно это я подсознательно и делаю, наказывая себя за слабость.

— Скажи, Давид, — снова смотрю на брата, — когда это пройдет?

— Что?

— Когда перестанет так болеть? Сколько времени тебе понадобилось, чтобы забыть Олю? Месяц? Год?

Звук отъезжающего стула бьет по барабанным перепонкам. Брат рывком встает и начинает мерить кухню шагами. Он всегда был импульсивным. Сдерживать эмоции не его конек. Вполне вероятно, именно поэтому они нашли общий язык с Демьяном. Даже в этом они схожи.

— Мариам, при чем здесь я? Тебе нужно думать о себе. То, что ты с собой вытворяешь, это неправильно!

Снова усевшись рядом, он дергает мою руку на себя и крепко сжимает пальцы.

— Демьян… он не должен был к тебе приближаться.

— Демьян не виноват! — резко качаю головой, в очередной раз оправдывая любимого, — он не заставлял меня в себя влюбиться. Все само как-то получилось. Они приходили в гости. А я не могла сопротивляться этому чувству. Оно с каждым днем все росло и не уменьшилось даже спустя годы.

— Годы? — взгляд напротив прищуривается. — У вас что, что-то было еще тогда? Несколько лет назад?

— Тогда почти нет, но дело не в этом. Я просто люблю его, — произнесенные вслух слова запускают внутри какой-то механизм, и в грудной клетке начинает давить, — люблю и не могу с этим ничего поделать. А когда представляю, что выйду за другого, мне становится плохо. Так плохо, что болит все. Физически, понимаешь!

Давид сжимает челюсти, а я чувствую, как пыльцы ноют от силы, с которой он их сдавливает, но руку не убираю. Сама сжимаю в ответ и склоняюсь вперед.

— Спрашиваю у тебя, потому как ты был в такой ситуации. Когда это пройдет? Скажи мне, потому что так жить невыносимо, — всхлипываю, чувствуя спазм в горле.

Свободной рукой Давид нервно проводит по волосам и тяжело выдыхает.

— Нужно время. Ты смиришься. Потом, позже, отпустишь его и поймешь, что если всю жизнь будешь жить воспоминаниями о прошлом, твоя настоящая жизнь пройдет мимо. Мариам, сестра, дай себе шанс. Не убивай себя. У тебя впереди столько прекрасного. И Нарек нормальный парень. Со временем ты полюбишь его.

— А если нет?

Требуется несколько секунд, чтобы Давид ответил.

— Привыкнешь.

Из горла рвется еще один тихий всхлип.

— Привыкнуть? И в постель по привычке ложиться? Ты поэтому пошел к Оле опять? Чтобы не по привычке хотя бы раз за несколько лет это произошло?

Взгляд Давида недобро блестит.

— Мариам! Ты должна отпустить! Ты же знаешь, что все равно выйдешь замуж, так зачем заниматься самоуничтожением! Демьян того не стоит!

Я вырываю руку и отворачиваюсь, не найдя поддержки даже у брата. Это так тяжело, когда весь мир ополчается против тебя. Бороться со всеми непосильный труд.