— Он тоже.

— Я заметил. Так любит, что прикинулся волком в овечьей шкуре, чтобы задобрить меня. А оплату решит тобой взять.

От ужасных слов под кожей растекается озноб. Вот как он все видит?

— Папа, нет. Он помогал тебе искренне.

— А ты в свою очередь ему, да? Как только подумаю, что он мог с тобой делать, так, клянусь Богом, хочется руки ему обломать. Взрослый мужик вряд ли бы довольствовался обычным «спасибо».

В лицо бросается краска, стоит понять о чем говорит отец и вспомнить прикосновения Демьяна, от которых каждый раз пульс учащается и в жар бросает. Смущение, по всей вероятности, отчетливо читается в моих глазах, потому что на лице отца появляется гримаса брезгливости.

— Пап, я невинна. Демьян меня не трогал.

— В нашем веке не обязательно лишать невинности, чтобы получить удовольствие! — мама снова безжалостно расшатывает и так мое ужасное положение, подбрасывая едкие фразы. Правда. Вот только удовольствие чаще получала именно я, а не он.

Отец, умело читая мое замешательство, растолковывает его по-своему.

— Как ты могла позволить ему трогать тебя? Мы же не так вас воспитывали. Хочешь повторение судьбы своей тетки? Так вот я скажу тебе, что сказок не бывает. Поляк ее потаскал и бросил. Благо, что не успела забеременеть, а то могло все закончиться еще плачевнее.

Сглатываю ком в горле. Папа виделся с сестрой?

— А почему мы ее ни разу не видели?

— Потому что сюда она не вернется. Знает, какой позор устроила семье своей выходкой. Живет с каким-то армянином сейчас на другом конце города. Тоже дура верила в сказки и любовь на всю жизнь, а в итоге ни любви, ни семьи.

Я задумываюсь на несколько секунд, представляя женщину, которая когда-то осталась совсем одна, и мне нестерпимо больно за нее. Мало того, что мужчина бросил, так еще и не было рядом родного плеча, на которое можно было бы опереться и найти защиту и поддержку.

— Так может, если бы семья от нее не отвернулась, она бы не осталась одна? — рискую встретиться глазами с папиными, — может, будь рядом вы, ее жизнь была бы совсем иной? Ведь никто не заставлял от нее отворачиваются. Такое бывает. Несчастная любовь. Но у нее был бы брат и родители. Она одна не потому что выбрала другого мужчину, а потому что вы от нее отвернулись.

Зрачки папы мгновенно расширяются, наполняясь злостью. Он делает шаг ко мне, а мне инстинктивно хочется отойти. Что-то в нем пугает до дрожи в коленях. Мне хочется броситься ему на шею, обнять, попросить понять и почувствовать, как его руки снова становятся ласковыми ко мне, гладят по спине, утешают.

— Как ты смеешь учить меня и моих покойных родителей как нам нужно было жить? В нашей семье есть правила и устои, которых мы придерживаемся много лет. Так женились мои прадед, дед, отец, я, Давид, и так сделаешь ты! Не хочешь замуж за Нарека, пойдешь за другого армянина. Хочешь позже? Без проблем! Учись, работай, но замуж ты выйдешь здесь!

— Нет! — сжимаю кулаки, до крови пробивая кожу ногтями, чтобы не согнуться пополам от бессилия. Мне кажется, я вот-вот сорвусь в пропасть и разобьюсь насмерть, — и Нарек, и любой другой мужчина с позором отвернется от меня узнав, что я позволяла себе с Демьяном.

Знаю, что этого нельзя было говорить… Четко осознаю, что сама себе подписала приговор. И он не заставляет себя ждать. На лице отца вспыхивает ярость. Он вдруг заносит руку, а я зажмуриваюсь и сжимаюсь, готовая получить ожог болью от руки человека, в котором видела опору всю жизнь.

Звук с грохотом отодвигаемого стула заставляет вздрогнуть.

— Нет, отец! — голос брата внезапно звучит над самым ухом, а потом он рывком прячет меня за своей спиной. Дрожь несется по телу от секундного шока. Слезы жгут глаза и стекают по щекам. — Хватит! Не многовато ли диктатуры для сестры?

— Давид, это не твой разговор! — угрожающе предупреждает отец.

— Да, не мой. Мой закончился тем, что я имею. А Мариам ломать не надо.

Что? Сквозь пелену слез всматриваюсь в брата. Это что значит? Что он тоже отказывался жениться, но ничего не вышло? Получается, что он не слепо следовал традициям? Давид напряжен. Я чувствую, как от него исходят волны гнева, пока он прикрывает меня собой.

Перевожу взгляд на отца. Он сверлит взглядом сначала Давида, потом меня. Где-то в глубине отблеск едва заметного сожаления. Только о чем? О том, что мы его дети? Или о том, что едва не ударил меня?

— Иди наверх, Мариам, — а потом Давиду, — а тебя жена ждет!

Бросаю взгляд на брата. Давид несколько секунд не отводит взгляд от отца, забирает телефон со стола и, взяв меня за руку, уверенно подводит к лестнице. Ждет, пока я поднимусь.

Уже в комнате меня начинает трясти. Опираюсь спиной на дверь и стараюсь превозмочь шум в ушах от всей произошедшей ситуации. Я понимаю, что это все. Конец. Нет больше моей счастливой семьи, которой я так радовалась и гордилась. Не будет больше веселых и шумных сборищ за столом.

Они бы могли быть и дальше, но с кольцом на моем пальце. Вот только парадокс. Тогда бы вся сердцу любимая суета потеряла весь смысл, и уже больше никогда я бы не смогла радоваться семейным посиделкам как раньше.

Смахнув слезы, беру телефон и печатаю Нареку сообщение, чтобы завтра зашел. Хочу лично ему сказать и попросить прощения за ложные ожидания. Спустя секунду он перезванивает, но мой срывающийся голос вряд ли его успокоит, поэтому я сбрасываю вызов. А потом пишу сообщение Оле.



Демьян

Бросаю ключи на столик и щелкаю выключателем. В висках ноет, а в глаза словно песка насыпали.

День был выматывающим. Впрочем, как и все в последние недели, но только загрузив себя по полной работой, я могу заставить мозг не заниматься долбанным мазохизмом.

Даже сейчас спустя время мне раз за разом приходится себя одергивать, чтобы не вспоминать Мариам и самое главное не представлять ее с другим. Ненавижу ли я ее? Скорее да, чем нет. Ненавижу за то, что так сильно въелась под кожу, а на то, чтобы вывести теперь потребуется немало времени. Вот только я даже не уверен, увенчается ли очередная попытка успехом. Хотя, кого я обманываю? Не могу я ее ненавидеть. Не понимаю, да! До ошизения хочу увидеть и заставить в глаза посмотреть, но нет, это не ненависть. Это болезнь какая-то ненормальная. Даже сейчас я ее оправдываю… Жду, что позвонит, скажет хоть что-то, объяснит сама, но ничего из этого не происходит.

По началу от любого телефонного звонка дергался, а потом сам на себя разозлился. Как малолетка себя веду. Если бы она хотела, она бы уже дала о себе знать. Сейчас не каменный век, способов тьма. Но видимо, Мариам действительно сделала свой выбор.

Именно поэтому решение вернуться в Штаты кажется единственно правильным. Там хотя бы ничего не будет напоминать о нас. Здесь же, куда ни посмотрю, везде образ Мариам мерещится. Диван, кровать, кухонный стол, за которым кофе пили, даже терраса. Выходить туда не могу после того, как она уехала. Раз за разом в памяти вспышки из наших жарких поцелуев, её признаний тихих и взглядов тех пробирающих, от которых голова кругом шла и в паху ад творился.