Уже в годы, непосредственно предшествовавшие Апамейскому миру, римский сенат и магистраты заполнили вакуум власти, образовавшийся в результате упадка царства Антигонидов. За два десятилетия после заключения мира их роль усилилась: сенат и римские военачальники выступали арбитрами в приграничных спорах и конфликтах между греческими общинами; посольства, прежде отправлявшиеся к царским дворам, теперь пересекали Адриатическое море и представали перед лидерами Рима; а римских посланников часто видели в Греции и при царских дворцах. Но Рим не владел и не управлял напрямую ни одной местностью на Балканах и в Малой Азии. Он оставлял достаточно места для того, чтобы традиционные монархи могли проводить свою собственную политику и обманывать себя, будто почти ничего не изменилось.

До сих пор оставались политики, которые считали, что Риму не следует оказывать никакого влияния на греческие дела. Именно по этой причине неизвестный римлянин назвал «последним эллином» Филопемена, который был твердо убежден в том, что Ахейский союз должен оставаться по-настоящему независимым. Он погиб, проводя эту политику. Не желая терпеть мятежа Мессены против союза в 183 году до н. э., он повел на этот город войско, упал с лошади, окруженный врагами, и был схвачен в плен. Противники заставили его принять яд. Его смерть объединила Ахейский союз против восставших мессенцев, и на своей родине, в Мегалополе, Филопемен на протяжении столетий почитался как бог. Для несения погребальной урны стратега на одной из самых впечатляющих похоронных церемоний Греции был избран Полибий, который позднее станет историком. Четыре столетия спустя путешественник Павсаний скажет, что после его смерти Эллада перестала быть матерью героев. Это спорное утверждение. Верно, однако, что после его смерти и до превращения Греции в римскую провинцию не прекращались ни попытки отдельных государств покинуть Ахейский союз, ни вмешательства Рима.

В своем исследовании, проливающем свет на теории римского империализма, Цви Явец приводит польский анекдот о католическом священнике, который пытается объяснить крестьянам, что такое чудо. «Если я упаду с церковной башни и останусь невредим, как ты это назовешь?» — «Случайность», — отвечает мужик. — «А если я вновь упаду и останусь цел?» — настаивает ксендз. — «Опять случайность». — «А если я сделаю это в третий раз?» — «Привычка», — ответил рассудительный крестьянин. Если до разгрома Антиоха III военное вмешательство Рима в дела Востока можно было рассматривать как случайные происшествия, вскоре после этого события они стали привычкой.

За 40 лет эллинистический мир пережил истинную революцию: ослабление и упадок трех традиционных монархий — Антигонидов, Селевкидов и Птолемеев — и возвышение новой силы и ее союзников — Рима, Родоса и Пергама. Римские лидеры расширили (вероятно, осознанно к этому стремясь) владения на Западе, создав две провинции в Испании, объединив Италию и упрочив связи между италийскими общностями и Римом. Постройка в 220 году до н. э. Фламиниевой дороги, соединявшей Рим с важным портом Аримином (Римини) на Адриатическом море, способствовала этой консолидации наряду с другими мерами вроде основания в Италии колоний римских граждан и предоставления римского гражданства италийцам. На том этапе, когда лидеры сената не добились еще сплочения Италии в союз, их не могло интересовать подчинение территорий Востока. Ситуация менялась постепенно по мере того, как гегемония Рима в Средиземноморье преобразовала его экономические структуры — вследствие ввоза большого числа рабов, упадка мелкого землевладения и расцвета крупных земледельческих хозяйств, зависимости части его населения от военной добычи и развития экономических интересов за пределами Италии. После бесконечных триумфальных войн, которые Рим одерживал во всех четырех направлениях Средиземного моря, его внешняя политика явно перестала быть политикой ответа; она стала политикой действия. Хотя мы проследим за развитием этой политики отдельно на каждой территории — сначала в Македонии и Греции, затем в Азии и Египте, в новом, «переплетенном», мире все эти направления были взаимосвязаны.

В Македонии Филипп V последние годы своего правления (до 179 г. до н. э.) посвятил защите урезанных границ своего царства и укреплению армии. Его сын и наследник Персей продолжил эту политику, избегая провокаций и блюдя свободу эллинских городов. Однако все же он вел себя как самостоятельный правитель. Его царство уменьшилось в размере, но он оставался главой династии, которая столетиями играла активную роль в греческой политике. Для восстановления былых позиций у него не было гарнизонов, обеспечивавших его отцу контроль над землями Греции, но имелись средства дипломатические и пропагандистские. В 178 году до н. э. он женился на дочери Селевка IV; его собственная сестра была выдана за царя Вифинии Прусия II. В материковой Греции Дельфийское святилище некогда пользовалось покровительством его предка Деметрия Полиоркета. Македоняне были представлены в совете священного союза (амфиктионии, amphiktyony), управлявшего святилищем. Именно здесь в 174 году до н. э., во время проведения Пифийских торжеств, Персей появился с вооруженной свитой, продемонстрировав стремление к обретению ведущей роли среди греков. Примерно в это же время он поставил в Дельфах монумент, надпись на котором повторяла древние документы, свидетельствующие о покровительственной поддержке святилища его предками. В 173 году до н. э. он заключил союз с Беотийским федеративным государством.

За действиями Персея внимательно наблюдал Эвмен II. После покушения на жизнь пергамского царя в Дельфах он обвинил Персея в подготовке убийства. Следуя примеру своего отца Аттала I, разжегшего Вторую Македонскую войну сообщением о действиях Филиппа V перед римским сенатом, Эвмен II в 172 году до н. э. предстал с пламенной речью перед сенатом. В ней он уверял, что каждое действие Персея представляло прямую угрозу Риму. Его слова возымели успех не из-за правдоподобия аргументов, но потому, что римская знать благосклонно относилась к планам войны в Греции.

На протяжении нескольких лет Рим не участвовал в военных действиях, что разочаровывало младших сенаторов, с завистью взиравших на победы, триумфы и славу старшего поколения. Топливом конкуренции аристократов была война. Влиятельные римские всадники, члены второго по значению в римском обществе сословия, активно вовлекались в торговлю и ремесло. Потому они имели прямой интерес в приобретении новой добычи и обращении в рабов новых военнопленных; такой исход казался привлекательным и части простого населения. Экономический интерес был куда более вероятной причиной войны, нежели защита союзников или обязательства, вытекающие из fides.

Неудивительно, что новоизбранные консулы потребовали выделить на следующий год в область их ответственности Македонию. В Грецию для подтверждения поддержки эллинов в случае потенциальной войны против Персея были направлены посольства. В то же время македонский царь, не желая военной конфронтации, предпринимал меры для увеличения своего авторитета в Элладе. В греческих городах многие из тех, у кого имелись причины быть недовольным ситуацией, взирали на него с надеждой — вероятно, не потому, что у Персея были какие-то конкретные планы социальных реформ или отмены долгов, но из-за ненависти к предводителям олигархии, поддерживавшим римлян.