— Хорошо, возьму. Только вы подготовьте краткое обоснование к докладу. На одном листе! Там длинных бумаг не читают.

— Будет сделано, Алексей Николаевич! Спасибо! — сложил руки на груди Григорьев.

Тут вдруг Федор Федорович чуть было все не испортил:

— А вам соболиных шкурок не надо? Запрет аж на пять лет. Цены подскочат. А у нас на Сахалине пока еще можно купить хороший мех за тридцать рублей. В Петербурге он встанет уже в полторы сотни. А клейма мы вам привесим!

Хорошо, что Азвестопуло не слышал этих речей… Поморщившись, статский советник ответил:

— Спасибо, я подумаю.

Фон Бунге понял, что переборщил, и резко сменил тему:

— У меня человек сидит в канцелярии. Заслушаете его? Он может быть полезен.

— Кто такой? — сразу заинтересовался сыщик.

— Петр Стародубцев, охотник и следопыт. Живет в станке по-возле Арково. Проверенный, с японцами воевал, бежал из плена, помогал вывести с острова партизан.

— Бывший каторжник?

— Тут, в кого ни ткни, все бывшие каторжники. А Стародубцев лоялен власти. И следопыт притом!

Лыков наконец сообразил:

— Ваш следопыт может помочь в поимке Чумы?

— Именно. Для него каторжные законы уже дело прошлое. Потом, Стародубцев смелый, сам черт ему не брат. Такого бы в полицию — навел бы он страху! Но в полицию не хочет, стыдится.

— Зовите, Федор Федорович.

Вскоре пришел крепкий — поперек себя шире — мужчина, седобородый, с обветренным лицом лесовика. Фон Бунге налил ему чарку водки и попросил:

— Расскажи его высокородию о своих приключениях. А то он еще не слыхал.

Стародубцев махнул чарку, утерся рукавом и охотно заговорил:

— Да уж, приключениев у нас изрядно! С которого начать?

— Как ты к японцам в плен попал, — предложил Григорьев. Они с вице-губернатором устроились поудобнее и приготовились слушать. Было видно, что рассказы следопыта для них не в новинку, но по-прежнему интересны.

— Э-эх… Как попал? Как все попадают. Я служил в дружине под началом самого Ландсберга…

— Карла Христофоровича? — оживился питерец. — Помню его хорошо. Так он тоже в ополчение записался?

Карл Ландсберг был сахалинской знаменитостью. Много лет назад, будучи гвардейским офицером, он служил в Петербурге. Способный, храбрый, два ордена с мечами и бантом за Балканы и Туркестан… Но столица сбила молодого человека с правильного пути. Он наделал долгов. Деньгами его ссужал ростовщик Власов. Прапорщик задумал жениться, и Власов сказал ему: будет вам сюрприз… Мнительный Ландсберг понял это так, что кредитор хочет ошельмовать должника перед самой свадьбой. Он пришел к Власову в дом и зарезал его. Заодно убил и кухарку. На суде выяснилось, что Власов приготовил все векселя своему убийце, чтобы вручить их как подарок на свадьбу. И прибавил к ним пять тысяч рублей и завещание, по которому наследником имущества назначал Ландсберга…

Незадачливый злодей получил пятнадцать лет каторги и уехал на Сахалин, где быстро выдвинулся за счет своих выдающихся способностей. Он строил пристани, выправил криво начатый тоннель в горе Жонкьер, возводил казенные здания и дороги. Выйдя на поселение, Ландсберг сделался торговцем и представителем разных транспортных и страховых обществ. Умный, деловой, хваткий, бывший прапорщик превратился во влиятельную фигуру. Приписавшись к мещанскому обществу Владивостока, он мог бы переехать туда, но оставался на Сахалине. Когда японцы высадили десант, боевой в прошлом офицер командовал дружиной. Прикрывал с ней отход главных сил, был тяжело ранен на Палевских высотах. По возвращении из плена Ландсберг был восстановлен в прежних правах. Ему вернули чин и ордена. Умер необычный человек глупо, от заражения крови, уколов палец пером… Лыков знал Ландсберга лично и относился к нему с уважением.

— Под началом, под его началом, — повторил Стародубцев. — Однако побили нас японцы. Возле селения Палево командира нашего пронзило пулей в правый бок. Он сказал нам: теперь, ребята, спасайтесь, кто как умеет… Мы с моим товарищем Андреем Бирюковым, ратником Седьмой дружины, держались вместе. Вместе нас и оприходовали. Косоглазые первым делом наложили всем пленным на руку клейма и пригнали в карантинные сараи. Мы двое отчаялись на побег. Проползли ночью через водосточный канал, выбрались в город, раздобыли одёжу партикулярную. И смешались, значит, с мирным населением. Вместе с остальными людями подали прошение в японскую комендатуру о вывозе нас с острова. Как раз они начали сахалинцев в Де-Кастри переселять. Первый пароход уже ушел, все ждали второго. А ребята наши в плену сидят! Мы без бумаг, на руках клейма — вдруг нас узнают? Голову срубят и всех делов. Да… Японцы облавы делают. Мы, чай, с Андрюхой такие не одни были. Как не попались? До сих пор вспомнить жутко… А потом еще хлеще пришлось вытерпеть. Приходим мы с другими на пристань, а там переводчиком японец, что был до того в магазине Бородина приказчиком. И меня, и Андрюху он знает в лицо! Как ссыльнопоселенцев, а не свободных обывателей. Обмерли мы оба. Очередь все ближе. Ноги ватные сделались, еле шагаем. Подошли, смотрим так жалко: не губи нас, мил человек.

Фон Бунге налил рассказчику вторую чарку, тот мигом ее опростал и продолжил:

— Надо вам сказать, что и в магазине будучи, тот приказчик к нам, ссыльным, благоволил. Добрый был, уж не знаю почему. И вот мы стоим перед ним в полной его власти. Рядом солдаты с ружьями, офицер с мечом. Одно слово — и нас прикончат. А парень глядит на нас со значением, очевидно совершенно, что он нас помнит. И всем своим видом показывает: дарую вам жизнь. Вот…

— Так и пропустил на борт? — поразился Алексей Николаевич. — Есть и среди них добряки?

— Есть. Один он такой, может, на целую Японию. Но мы весь свой век его будем благодарить. Так это еще не конец, ваше высокородие! На корабль-то мы прошли, а погоды нет. И ждали мы ее три дня. Извелись все. Из трюма на палубу подняться боимся. Вдруг кто еще нас узнает? Потом вышли в море. Подплыли к Де-Кастри, а там опять проверка. Уже вот сходня, там берег русский, а они документы смотрят и личность изучают. И снова нам свезло! Ступили мы с Андрюхой на нашу землю, и ну ее целовать. С того света, считай, вернулись.

Федор Федорович обратился к питерцу:

— Вот так настрадался наш герой, а не успокоился. Он ведь после всего пережитого обратно на Сахалин вернулся! Расскажи, Петр, и про это.

— А расскажу, — охотно согласился следопыт. — Андрей Бирюков не пошел, а я пошел. Потому — жалко же наших, кто на острове остался. Японцы их ловили и казнили. Даже в плен не брали, на месте прикалывали. Но сыскался в Николаевске храбрый человек. Тоже наш бывший сахалинец Диомид Вершинин. Он уже получил право жительства на материке, но с началом войны записался в охотничью команду при Николаевском крепостном полку. Когда стало известно, что наши партизанские отряды пропадают, или японцы их добьют, или они сами с голоду помрут, вызвался Диомид пойти к ним на выручку. Чтобы вывести с острова к своим. Как знаток Сахалина, он помнил про северный фарватер. Южный уже был у желтых в руках, а про северный, трудный, они не знали. И Вершинин с командой добровольцев пошел туда. Я, значит, с ним напросился. Вот…