опасно, и потому немного подыгрывал, делая походку чуть более вихлястой, чем она должна быть у трезвого человека, а поведение нагловато-счастливым, как и положено делегату стахановского съезда, который своими ушами слышал гениальное: «Жить стало лучше, товарищи! Жить стало веселее!»

Чен пришел вовремя. Точно рассчитал, чтобы успеть смешаться с вокзальной толпой, окинуть площадь цепким взглядом и занять удобное место в углу, за газетным киоском. Вот-вот должен был подойти экспресс из Берлина, следовавший в Москву через столицу вражеской Польши. Сама платформа, в отличие от вокзальной площади, была полупуста и просматривалась почти до самого конца. Но не только количеством людей отличался этот длинный кусок асфальта, безнадежно тянущийся в сторону Европы. Заметно выделялся он и по качеству. Большинство встречающих выглядели так, что как раз здесь «стахановец» Марейкис сразу стал бы заметен: модные шерстяные пальто в крупную клетку с огромными плечами и лацканами, у многих в руках букеты цветов – явно не для стахановок, у некоторых – солидные кожаные портфели, все – в перчатках, и почти поголовно – с сигаретами в зубах, отчего над платформой висел легкий сизый дымок.

Это облачко скоро бессильно поблекло и растворилось на фоне приближающихся клубов паровозного дыма и пара – к платформе, устало пыхтя, подошел состав. Кондукторы «шляф-вагенов», так же непохожие на проводников поезда Москва – Пенза, как непохожи были встречающие на элитной платформе на ожидающих поезд из глухого подмосковного Одинцово, сноровисто, но с достоинством спрыгнули на перрон и легкими движениями обтерли заготовленными тряпицами поручни, приготовившись помочь спуститься пассажирам.

В этот самый момент Марейкис заметил подполковника Накаяму, одетого в гражданское, а потому отличавшегося от остальных граждан лишь характерной для японцев приземистостью и элегантной кривоногостью. Подполковник выглядел истинным франтом: на голове у него красовался буржуйский котелок, на плечах серого пальто раскинулся пушистый бобровый мех, а в руках он держал трость с изящным набалдашником в виде серебряного дракона. Чен знал, что в пасть крупноголового монстра вмонтирован миниатюрный фотоаппарат. Японцы вынуждены были закупать для него специальную пленку в Германии, и в каждой посылке из военного атташата империи в Берлине или Варшаве обязательно находился запаянный контейнер с запасом шпионского расходного материала. Защищать дракона двойного назначения должен был дипломатический паспорт владельца и острейший стилет японской стали многократной ковки, накрепко вваренный в набалдашник под фотоаппаратом и служивший мифическому пресмыкающемуся своеобразным позвоночником. За то, что удалось вычислить этот шпионский аксессуар, двое бдительных сотрудников японского отделения, следивших за Накаямой, получили благодарности от наркома. От них информацию получил и Чен. О том, что подполковник профессионально работает своей чудесной тростью – что в закрытом виде, что с обнаженным клинком, Арсений Тимофеевич рассказывать награжденным не стал. Он сам случайно наткнулся в журнале «Асахи» на новость о присвоении очередных мастерских степеней адептам школы шпионского единоборства мастера Учида. Еще в прошлом веке фанатично ненавидевший Россию японский разведчик Рёхэй Учида (Чен не раз видел его в гостях у своего приемного отца, еще когда носил фамилию Сакамото) создал технику фехтования тростью и зонтом специально для японских шпионов, которые будут работать против русских. Теперь в списке мастеров, выдержавших очередной экзамен и попавшихся на глаза Марейкису, значился «майор Накаяма Тэцуя, 2-й отдел Генерального штаба». Второй отдел был разведывательным, а Накаяма в то время как раз служил в Токио, так что сомнений не было: это он. Случись что, этот хлыщ с бобровым воротником может быть исключительно опасен. Впрочем, в условиях советской столицы бояться этого не стоит – он сам всего здесь боится.

Так же, похоже, всего боялся и второй японец, стоявший позади и чуть справа от Накаямы. Чен с легкостью признал в нем журналиста Курихару. «Забавная комбинация, – усмехнулся про себя чекист, – журналиста из Европы в Москве встречает военный атташе, он явно тут главный. А коллега приехавшего стоит сзади и ждет, когда ему поручат нести чемодан. Интересно, кто же к вам пожаловал, господа «военные журналисты», интересно, кто такой на самом деле господин Ватануки?»

Ответа оставалось ждать недолго. Из вагона на перрон начали выходить уставшие от долгой дороги пассажиры. За семьей голландского дипломата, притащившего с собой в разобранном виде велосипед и санки для милой, но слишком тощей девочки лет четырех, вышли человек восемь пузатых и добротных, как сама Германия, бюргеров-торгашей, которых много повадилось ездить в Москву в последнее время. Следом молодцевато выпрыгнули несколько коренастых офицеров в форме танковых войск Вермахта (этих стало еще больше – учились искусству броневого маневра и стажировались у бравых советских танкистов). Потом на платформу спустился среднего роста японец в мягкой фетровой шляпе, круглых очках и изящном пальто с докторским саквояжем в руках. К нему немедленно двинулись двое встречающих, и Чен понял, что не ошибся: втроем они стали напротив друг друга и долго раскланивались, тщательно регулируя углы наклона спин. По этим-то углам чекист с японским прошлым – Арсений Чен сообразил: Ватануки примерно в ранге Накаямы, то есть подполковник в должности, близкой к посту резидента. Курихара в этой компании точно не шишка. В какой-то момент Марейкису показалось даже, что он слышит, как японцы громко шипят, со свистом втягивая воздух во время поклонов в знак повышенного уважения друг к другу. Из-за постоянно движущихся спин Арсений все никак не мог разглядеть лица приехавшего японца, хотя и в фигуре, и во всей манере его держаться было что-то неуловимо знакомое, очень хорошо известное когда-то, но потом так же хорошо, прочно забытое.

Наконец, свист прекратился, спины распрямились, Курихара подхватил два добротных коричневых чемодана, испещрённых латинскими буквами L и V, но тут же поставил их обратно на платформу. Из вагона показалась изящная фигурка молодой невысокой женщины, совершенно европейского, на первый взгляд, вида, но, стоило ей спуститься на перрон, как сомнения отпали. Скрещенные внизу живота руки, почти такие же, как у мужчин, поклоны, энергичное кивание элегантной головки, прикрытой модной шляпкой с вуалью, – конечно, это была японка. «Ничего себе, – присвистнул Чен, – молодцы работнички, нечего сказать. Так он с женой приехал, а наши и не знали. В сводке про нее ничего нет. Без документов она въехать не могла. Значит, профукали. Работнички. На кого она так похожа? Что-то в походке неуловимое… И он тоже странно знакомый. Лиц не видно…»

Марейкис замер и прислушался к себе. Его неприятно поразило то, что у него участился пульс, а в затылке стало горячо. Чекист несколько раз покачал, до хруста, головой из стороны в сторону – большая не по размеру