Однажды он пришёл, когда я беседовала с претенденткой на вакансию няни. Во время нашего общения Миша сидел в углу, прихлёбывая чай из огромной кружки (всегда выпивал не меньше литра в один присест) и исподлобья поглядывая на женщину. Она очень хотела понравиться и старательно рассказывала, как любит детей – мол, дети моё всё, я их слышу, чувствую, понимаю и т. д.

Вдруг Миша роняет как бы в пустоту, никому не адресуясь:

– Няня не должна любить детей. Няня должна выполнять свои обязанности.

Шокированная няня:

– Как это?! Как же можно – не любить детей!

– А вот так. Не надо няне никого любить.

Он открывал для меня новые смыслы, вторые планы – они у него находились всегда и во всём.

Умер Миша на работе: вышел в буфет после остеопатического приёма, схватился за сердце и почти моментально скончался на глазах множества людей. Ему стукнуло всего пятьдесят семь, он вёл здоровый образ жизни, проращивал какие-то съедобные зёрна, правильно питался, правильно жил и делал по-настоящему нужное дело. И почему-то ушёл так несправедливо рано.

Это стало настоящим шоком. Его любили и уважали все без исключения. Миша являлся истинным служителем нашего акушерского дела. Во многом считаю его своим учителем и проводником в профессию – это он когда-то порекомендовал меня центру «Золотой младенец».

Отпевали Мишу в Андреевском монастыре, около московской Академии наук. И я вляпалась в мистически-нелепую ситуацию, когда к гробу для прощания по очереди подходили люди – кто-то обнимал Мишу или целовал, а кто-то просто несколько секунд стоял, склонив голову.

Со смерти мамы чисто физиологически боюсь мёртвых тел. Никогда не хотелось трогать никого неживого, тем более целовать. Максимум, на что меня хватает, – прикоснуться. Прикоснулась и к Мише: на мгновение приложилась лбом к его накрытому какой-то бумажкой со старославянскими буквами – наверное, текстом отходной молитвы – хладному челу. Я его очень любила, по-человечески замечательно относилась и не могла не попрощаться, пусть и так кратко.

И, когда выпрямлялась, эта бумажка прилипла мне на лоб, что выглядело, думаю, довольно трагикомично. Я дрожащими руками сняла её и на глазах у всех попыталась приладить обратно на лоб Мише. Кое-как приспособила и отошла на подгибающихся ногах…

И ещё несколько месяцев дёргалась, когда вспоминала об этом: наверное, Миша скоро призовёт меня к себе, раз уж подал такой недвусмысленный знак! Потом с кем-то поделилась, в ответ услышав: да подожди сразу о плохом, может, он таким образом что-то передал тебе оттуда, что-то важное хотел сообщить? И это почему-то сразу, как-то по-детски утешило.

Уж не знаю, передал – не передал, но в одном уверена твёрдо: в моей жизни Миша человек далеко не случайный. Не повстречайся он на пути, не замолви за меня пару слов в «Золотом младенце», когда я ещё училась в акушерском колледже, моя профессиональная жизнь явно сложилась бы совсем по-другому. Правда, в «Золотом младенце» мою кандидатуру рассматривали без особой заинтересованности, в духе «ну ладно, так и быть, приходи»…

И тут нужно вспомнить вторую историю.

Акушерского опыта по их меркам у меня имелось ничтожно мало: понятно, что к новенькой все относились настороженно. Оценили только после тех самых тринадцати контрактов, доставшихся от отстранённых от работы акушерок. Хотя, возможно, оценили и раньше, но виду старательно не подавали. Правда, сделали это поздно: впечатлённый моими явными успехами главврач 9-го роддома уже отрекомендовал меня в «Мир Естественного Акушерства». И мне казалось, что как относились, так и отпустят – легко, без сожалений.

Но неожиданно обиделись и даже огорчились таким развитием ситуации. Выяснилось вдруг, что меня считают хорошей акушеркой (до сих пор не могу понять, почему при этом скрывали мои контакты от желающих со мной рожать). И даже посоветовали – цитирую: «плюнуть в лицо главврачу в качестве ответа на предложение смены акушерского центра».

А когда я сказала, что всё-таки принимаю предложение перейти в «Мир Естественного Акушерства» и прошу только позволить закончить курс, который вела, то услышала от одной из наставниц: группу дадут довести исключительно при условии, если буду сообщать, что происходит там с руководством в частности и в МЕА вообще.

Зависнув на некоторое время, как давший программный сбой системный блок, после перезагрузки уточнила – сообщать о чём? О количестве родов? О проценте медицинских вмешательств? Про чью-то личную жизнь?

«И об этом тоже!» – ответили мне…

«Господи, где я оказалась?» – подумалось тогда. На какой-то войне? На арене промышленного шпионажа? Разговор, вызвавший острое чувство неловкости, стыда и даже гадливости, я незамедлительно прекратила.

Довести группу мне не дали.

И в «Мире Естественного Акушерства» началась следующая глава моей профессиональной деятельности.

Глава 41

Про разумное акушерство, кровотечение и врача-гестаповца

В разумном акушерстве, даже если женщина рожает дома (сейчас не про нас – у нас всё это запрещено, а про Европу) и роды выходят из зоны здоровья, сразу, как только в этом появляется необходимость, прибегают к помощи госпиталя или роддома. Подчеркну: сразу. В чём, собственно, и заключается разумность как таковая.

В этом плане весьма показательной выглядела одна из моих последних встреч с домашними акушерками в коридоре роддома.

Увидела там как-то двух коллег, которые – знала точно – рожали исключительно дома и ни за что в роддомах: идеология не позволяла. Но глаза не обманули – они. В роддоме. Здорово, конечно, удивилась. Спрашиваю: как вы, откуда? Отвечают: приехали помогать нашей акушерке.

Не очень тогда поняла, что значит «помогать». Сначала подумала, что одна из роддомовских акушерок ведёт сложные роды и они приехали поддержать её советом и делом. Но скоро прояснилось: привезли рожать в роддом свою коллегу, тоже акушерку. То есть одна акушерка рожает, две другие принимают у неё роды (разумеется, дома), и в итоге всё-таки приезжают в роддом. Ложатся под капельницу с окситоцином, но он не действует, поэтому через некоторое время отправляются в операционную.

Узнала потом у доктора, что ситуация случилась непростая.

Описал он её так (ручаться не могу, это его интерпретация событий): рожая дома, дошли до полного открытия, причём плодный пузырь оставался целым несколько часов на полном открытии. Потом, всё-таки убрав его (что для домашних родов, поверьте, тот ещё компромисс), ещё десять часов (уж не знаю, насколько правда, но если да – многовато) сидели на полном открытии уже без пузыря. Сначала пытались дать женщине отдохнуть, потом призывали её к каким-то волевым, через не могу, усилиям.

Наверное, использовали и весь