- Понятно… И папу вашего звали…

- Геннадий, - привычно ответила Наталья, и вдруг осеклась, замолчала.

- Вот-вот, Геннадий. Это ваш папа. А вот отца Леонида звали… - Лялин сделал паузу и вопросительно посмотрел на Наталью. Она заёрзала на стуле. – Молчите? И правильно делаете, что молчите. Проверить-то вашу версию проще простого, поэтому я вам от души советую не врать, а облегчить свою совесть чистосердечным признанием. А то «родные, родные»… Врать тоже надо умеючи. Вот подумали бы о несовпадении отчеств, сообразили бы назваться сводными или двоюродными и одной проблемой у вас сейчас было бы меньше. А у нас было бы меньше зацепок. Так кем вам приходится Леонид? Мужем? Любовником?..

Майор Лялин устроился у камина и с удовольствием принял из рук Златы глиняную обливную чашечку с глинтвейном.

- А не рассказать ли мне вам сказочку о жадности и глупости, друзья мои? – с интонациями профессионального сказочника начал он и насмешливо оглядел аудиторию.

- Давай, не томи! – засмеялся Павел.

А Ясень жизнерадостно добавил:

- А то я тебя пытать щекоткой начну. Совершенно не выношу медлительных рассказчиков, понимаешь ли!

Лялин погрозил ему пальцем:

- Но-но! – и на всякий случай отодвинулся подальше. – Будешь торопить – вообще ничего не расскажу!

Ясень примиряющее поднял руки:

- Ладно, ладно…

Лялин прокашлялся и начал:

- История моя началась давно в городе Рязани. Жил там мальчик Лёнечка, единственный сын мамы учительницы и папы инженера. Папа с мамой сил и денег для своего сыночка не жалели, выучили в школе, а вот дальше решил Лёнечка ехать покорять столицу. Дело было ещё в конце семидесятых годов. Поскольку был Лёнечка не совсем уж глупеньким и учился неплохо, он неожиданно легко поступил на филфак, правда, не в МГУ, а в другой институт, рангом пониже…

Злата усмехнулась:

- Когда я сдавала вступительные экзамены, на парте в аудитории прочла изречение, из которого следовало, что женщина филолог – это не филолог, а мужчина филолог – это не мужчина. Чуть было не передумала на филфак поступать: так обидно было.

Ясень громко захохотал, а Лялин кивнул:

- Интересное наблюдение… Не думаю, что оно соответствует истине. Но вот в случае с Лёнечкой говорить о том, что он настоящий мужчина, затруднительно… На девичьем факультете был наш юный рязанский мачо необыкновенно популярен. А тут ещё стал он сначала корреспондентом, а потом и главным редактором институтской газеты. Некоторые его опусы даже печатали в «Комсомольской правде». И Лёнечка возгордился. А также вознесся мечтами к вершинам славы и богатства. После института решил он подвизаться на ниве журналистики, где с грехом пополам, правда, без славы и без денег, продержался довольно долго. Но при первой возможности бросил всё и рванул за тем же самым за океан.

Дело, которое привело его из благословенной Америки обратно в Совдепию, как он сам называет родину, заварилось пару лет назад, вернее, для него пару лет назад, а так всё началось аж в семидесятом.

В Америку с женой Ниной они уехали в начале девяностых. Она не хотела ужасно, плакала, уговаривала его остаться. Мол, всё успокоится, скоро покачнувшаяся было жизнь наладится, и они заживут по-прежнему хорошо. Молодой тогда Лёнчик сердито зыркал на неё и молча бесился. Ещё бы ему не беситься. Женился он в середине восьмидесятых, как тогда ему казалось, очень удачно. Юная студентка филфака МГУ Ниночка, с которой он познакомился в троллейбусе, оказалась внучкой прославленного генерала Федотова, прошедшего всю войну и встретившего великую Победу в самом Берлине. Семья умершего незадолго до их встречи генерала жила по советским меркам прекрасно, и Лёнчик не верил собственному счастью. Мало того, что катается теперь как сыр в масле, так ещё и хорошенькая, как актриса Елена Соловей, жена его обожает, в рот смотрит, во всём слушается.

Перестройка разрушила всё: благополучие как-то незаметно перешло в весьма затруднительное положение. Работать Лёнчик не любил, бизнес, который пытался начать, как и многие тогда, прогорел. Оказались они с Ниночкой в долгах, продали большую квартиру, доставшуюся им стараниями генерала, переехали в крошечную, почти у Кольцевой дороги. Большой дом в ближнем Подмосковье перешёл в чужие руки ещё раньше, вскоре после смерти генеральши. Деньги, вырученные за него, поделили между многочисленными наследниками.

Лёнчик опять пробовал было встать на ноги, но не вышло, влез в долги, расплатиться не получалось. Он почти физически ощущал, как «щёлкал» счётчик, гроза всех неудачливых должников. Пытался играть на оставшиеся деньги в казино, но ему, вопреки крылатому «новичкам везёт», даже в первый раз не подфартило. Когда вышибалы вывели его, помятого и несчастного, из дверей и, слегка подтолкнув в спину, оставили на высоком крыльце, он хотел завыть и повалиться на ступени прямо в белый-белый яркий снег, нападавший за ночь. Но вместо этого вдруг резко, почти болезненно, осознал, что пора из этой ненавистной страны бежать, спасаться от ореховских, включивших счётчик, от крошечной «двушки» у самых труб Капотни, от себя.

Ниночку уговаривал долго. Мог бы, да и – чего греха таить – хотел уехать без неё. Но, к несчастью, нужны были деньги, а появиться они могли только от продажи кооперативной квартиры. Хозяйкой же её была надоевшая уже генеральская внучка. Вот и пришлось уговаривать, уламывать, запугивать и шантажировать, пока не согласилась. Как он её ненавидел в те дни!

Ниночка собиралась долго, заворачивала в шуршащие газеты бесчисленные «семейные реликвии», складывала, упаковывала, утрамбовывала даже какие-то бессмысленные бумажки, тетрадки, обрывки фотографий. Над некоторыми надолго затихала, читая, разглядывая и просто держа в тонких пальцах. А ему хотелось заорать дурниной, по-бабьи завизжать и порвать все эти «реликвии» в мелкие клочья. Но он сдерживался из последних сил, понимая, что добрая, кроткая Нина не стерпит такого обращения с «памятью предков» и «голосом крови» и пошлёт его, куда подальше. Туда же в этом случае отправятся и далеко идущие эмигранские планы. Втайне он надеялся, что на границе все её бумаженции запретят к провозу, и, может, если очень повезёт, не выпустят и саму генеральскую внучку. А он, свободный и при деньгах (главное, суметь выманить деньги у тетёхи-жены перед вылетом), отправится в страну обетованную, подальше от земли «оттич и дедич».

Не вышло. Ниночку вместе с её хламом почему-то выпустили беспрепятственно. Время, видимо, было такое, когда уже никому ни до чего дела не было. И архив умершего генерала никого не заинтересовал.

В Америке вообще всё пошло наперекосяк. Леонид всё никак не мог найти работу, не помогал ни почти совершенный (спасибо мамочке, школьной англичанке) английский, ни мужское обаяние, всегда действовавшее на родине, ни второе счастье – наглость. Лёнчик метался из стороны в сторону и нигде не мог устроиться. Хотелось не столько работы, сколько денег, таких красивых, манящих, и таких далёких.