Восьмая.

Медноволосая выступает восьмая, значит — следующая я.

Мысль об этом прокатилась по телу волной пламени, но пламени ледяного, словно я сама была уроженкой Севера. Дыхание перехватило, как во сне, я смотрела на иртханессу, говорящую в зал, глядя, как в ее руках распускается огненный цветок, чьи лепестки дрожат, подчиняясь движению пальцев.

Выступление Ольхарии было встречено громкими аплодисментами, тем не менее гораздо более спокойными, нежели Эсмиры.

Мэррис снова шагнула на сцену, и сердце пропустило удар.

Я чувствовала, как лед течет по позвоночнику и бьет в пальцы. Чувствовала, как мир сжимается до точки, в которой стою я, и снова раскрывается острыми гранями.

В день, когда мне предстояло лишиться своего огня, я тоже поднималась на помост к развалившемуся на переносном троне Горрхату под сотнями взглядов, и эти взгляды впивались в меня иглами сочувствия, равнодушия или торжества. Тогда я была одна, но сейчас, когда Мэррис прошла мимо меня, коротко и как бы невзначай коснувшись пальцами моей ладони, когда из-за стола на меня смотрела Джеавир с мягкой полуулыбкой, словно пытаясь поддержать, я стряхнула остатки оцепенения и шагнула на сцену.

Пламя из чаш опалило мое лицо жаром, по рядам собравшихся пронесся едва различимый шепот. К этому я была готова, равно как и к тому, что под бесчисленными изумленными взглядами таэрран на шее снова сомкнется раскаленным кольцом. Я сбросила это ощущение, как остатки гаснущего пламени с пальцев.

— Меня зовут Теарин Ильеррская, — произнесла я без липших церемоний. — И прежде чем мы продолжим, хочу, чтобы вы знали, что я оказалась здесь не по своей воле.

Тишина, рухнувшая на зал после этих слов, была такой, что я слышала свое дыхание. Возможно, благодаря особой акустике его слышали и собравшиеся, но до меня больше не доносилось ни звука. Взгляд Даармархского: тяжелый, темный, наливающийся огнем, врывался в мое сознание куда яростнее любых слов, бил по натянутым, как струны прайнэ, нервам, но я не остановилась.

— Я родилась в стране, которая находится слишком далеко от этих мест. Она известна в первую очередь тем, что никогда не вела войн и всем необходимым была способна обеспечить себя сама.

Ильерра действительно очень далеко.

Очень. От самой крайней точки Даармарха до нее четыре месяца пути. Немногие решатся на такое путешествие, кроме вечно странствующих торговцев, которые этим живут. Покупкой подешевле, продажей подороже, сама же Ильерра ни в чем не нуждается, и в этой обособленности есть своя прелесть. Была.

Нашему народу хватало скота и урожая, товаров, которые производили ильеррцы. Мы редко выбирались в большой мир, и до нас мало кто добирался. Вся наша политика была внутренней и строилась преимущественно на невмешательстве во внешний мир. Единственный раз, когда отец с мамой выезжали за пределы Ильерры, — налет в Берунсе, ближайшем городе-государстве (в месяце пути от Ильерры) под управлением семьи иртханов. Родителей тогда не было около полугода, пока отец усмирял драконов, хаальварны помогали восстанавливать город, а мама с помощницами оказывала помощь пострадавшим.

Кажется, именно тогда я впервые услышала имя Горрхата. Сильнейшего хаальварна в седьмом поколении иртханов, в его жилах текло чистейшее пламя.

Возможно, именно поэтому отец оставил Ильерру на него.

— Родилась первенцем, — продолжила я и обвела взглядом присутствующих, не равнодушным, но и не пристальным.

Таким, какому меня учила мама.

«Ты должна проявлять к своим подданным интерес, дочка, — говорила она. — Ровно столько, сколько чувствуешь на самом деле. Многие считают искренность и правду проявлением слабости, но в них сокрыта такая сила, которой может позавидовать любое, даже самое мощное пламя».

— Мой отец, правитель Ильерры, был предан своим другом и соратником Горрхатом. После переворота я лишилась родителей, пламени, дома, но у меня остался брат. Я увезла его из Ильерры, и долгие годы мы путешествовали с представлением, в котором я исполняла акробатические трюки в огненном шоу. До того дня, когда во время выступления меня заметил местар.

Ладони Даармархского легли на стол, словно он собирался подняться, но вокруг было слишком много иртханов. Слишком много традиций, которые сейчас держали его надежными якорями, но одну ему все-таки придется нарушить, если он хочет видеть меня на этом отборе. Я отметила сгущающееся в глазах правителя Даармарха пламя, и сейчас оно не имело никакого отношения к Эсмире.

— Он пожелал видеть меня своей наложницей, — произнесла я. — А после — одной из участниц отбора.

Откуда-то донесся сдавленный вздох, Хеллирия побелела до цвета скатерти, Эсмира, напротив, полыхала так, что чуть ли не дымилась.

— Как я уже сказала, я оказалась здесь не по своей воле, — подвела итог. — Но я полюбила Аринту, пусть даже ее виды открывались мне только с балконов этого замка. Полюбила ее полуденный зной и шум океана, как когда-то любила игру ветра в тонких ветвях деревьев Ильерры. Я стану достойной правительницей, потому что выжила и уберегла брата тогда, когда казалось, что это невозможно. Я стану достойной правительницей, потому что в моих венах течет сильнейшая кровь, наполненная огнем памяти о моих родителях. Я стану достойной правительницей, потому что люблю Даармарх таким, каким он открывался мне во время бесконечных путешествий и переездов. Я стану достойной правительницей для вас…

Снова скользнула взглядом по всем собравшимся.

— И достойной супругой для вас, местар, если вы по-прежнему желаете видеть меня на отборе.

Я замолчала, но ответом мне была тишина.

Она по-прежнему стучала в висках пульсом, но страх ушел. Кажется, подобное я испытывала только единожды — когда решилась на побег из Ильерры. Он мог спасти Сарра и меня, а мог стать последним, что я делаю в своей жизни. Повисшая тишина, казалось, давила на плечи, но я стояла, расправив их, и ждала.

До той минуты, пока Даармархский не поднялся — обманчиво спокойный, только ноздри подрагивают, как у готового напасть зверя. И голос точь-в-точь хриплый, рокочущий:

— Я счастлив видеть вас на отборе, местари Ильеррская.

Сердце рухнуло вниз, но этого никто не видел.

Для всех я просто шагнула со сцены.

Первая ступенька.

Вторая.

Третья.

В миг, когда туфелька мягко коснулась пола, еле слышный шорох шлейфа поглотил грохот взорвавших зал аплодисментов.

Мне казалось, что воздух сгущается с каждым шагом, а шум затихает, словно я падаю в воду, погружаюсь все глубже с каждой минутой. Тем не менее я приблизилась к столу и ни разу не споткнулась. С легкой полуулыбкой подала руку Даармархскому и даже не вздрогнула, когда в пальцы плеснуло огнем.

— Местар.

— Добро пожаловать, местари Ильеррская.