О Фармаковском мне много рассказывал Карасев. Он был его учеником и своими исследованиями на Ольвии продолжал то, что начал здесь этот замечательный ученый.

Приступая к изучению Ольвии, Фармаковский ставил перед своими экспедициями определенные задачи. В первую очередь он считал необходимым установить границы древнего города и его некрополя, изучить оборонительные сооружения, определить основные группы вещественных находок, способные рассказать о жизни ольвиополитов, их торговых связях, сельском хозяйстве и ремеслах. К тому времени археологи успели собрать множество надписей, выбитых на мраморных плитах и заключающих в себе списки жителей, постановления и декреты. В надписях упоминался театр — где он? С какими городами торговала Ольвия? Это могли раскрыть монеты, иногородние вещи. Следовало отыскать мастерские и храмы, о которых упоминали надписи, а изучая обряд погребения, выяснить, кто еще, кроме греков, жил в этом городе.

За четырнадцать лет, до первой мировой войны, Фармаковский успел сделать много. Он открыл два замечательных каменных склепа, нашел крепостную стену V века до нашей эры над Заячьей Балкой, обнаружил ольвийскую цитадель и казармы римского гарнизона, городские ворота и крепостную стену, обращенную к современному Парутину; наконец, он нашел «нижний город», расположенный не на верху холма, а внизу, у берега лимана. С тех пор раскопки в Ольвии ведутся каждый год.

Да, все это я видел, проходя по Ольвии! Тропинка привела меня от калитки к неожиданно вылезшему из земли участку булыжной мостовой. Крупные булыжники, чуть стертые сверху, блестели на солнце, а между ними пробивались редкие травинки. Потом мостовая обрывалась, а из-под нее выходила дорога, мощенная битыми черепками. Булыжную мостовую построили римляне. Они любили широкие прочные дороги, по которым легко могли катиться повозки и шагать закованные в медь легионы. Черепичная вымостка — греческая. Здесь проходила когда-то главная улица Ольвии: от центральных городских ворот мимо жилых кварталов, высовывавшихся сейчас остатками стен из глубоких прямоугольников раскопов, к агоре — центральной площади города.

Вдоль улицы кое-где виднелись остатки каменных водостоков.

Я затрудняюсь описать ощущение, возникающее, когда вот так, в одиночестве, бродишь по руинам мертвого города. Касаешься нагретых солнцем камней, очищенных от земли, рассевшихся и растрескавшихся; заглядываешь в черные отверстия глухих, глубоких цистерн и колодцев, на каменных краях которых сохранились ложбинки, протертые веревками; по рисунку кладки, по камням — то отесанным ровным квадратом, то рваным, лишь с каемкой «руста», то совсем бесформенным, положенным на розовой цемянке, пытаешься среди переплетения стен отделить здание от здания, одну эпоху от другой. Внутренние дворики выложены плитами, как и теперь это делают в южных городах. Тянутся водосливы, лежат разбитые постаменты статуй, а в стенках раскопов мелькают красные, желтые, глянцево-черные черепки, сверкают радужные от времени кусочки римского стекла… Все это тревожит и настораживает, заставляет зорче вглядываться в окружающее, искать за вещами жизнь, но снова и снова наталкиваешься на черепки, лежащие в кучах у старых раскопов, на камни стен. И кажется, что прошлое, незримо присутствующее где-то рядом, отделено от тебя упругой непроницаемой пленкой. Даже знаменитый ольвийский алтарь, раскопанный Карасевым на священном участке, — целый, сложенный из серых плит, на котором ольвиополиты приносили самые важные жертвы богам, — и он не тронул мое воображение. Встреча не состоялась!

Спускаясь в широкую, давно заросшую траншею, оставшуюся от раскопок то ли Забелина, то ли Уварова, я спугнул рыжеватого длинноногого зайца…

— Что, разочарованы Ольвией? — спросила Елена Ивановна, когда я пришел к Карасевым. — Неужели не понравилась?

Мне оставалось только смущенно пожать плечами.

— Экие они пошли теперь, археологи! — с досадой и укоризной произнес Карасев, расстроенный моим состоянием. — Да где же глаза у вас?! Ну погодите, возьмусь я за ваше образование! С завтрашнего дня лопату в руки — и марш на раскоп! Нечего прохлаждаться!..

Можно не верить, можно смеяться над таким утверждением, но я убежден, что археолог в роли зрителя на раскопках — зрелище глубоко трагичное. Совсем иначе чувствуешь себя и воспринимаешь окружающее, когда в руке нож, совок или хотя бы планшет с планом. Тогда все встает на свои места.

Серая земля пахнет сырой штукатуркой. Под ножом она распадается на комочки, отделяется целыми кусками, обнажая золотисто-желтый лесс. В «наказание» за мою непонятливость Карасев посадил меня в яму. И работа эта более квалифицированная, чем махать лопатой, перебрасывая тонны пустой земли, и все-таки по специальности: здесь нужен и глаз, и внимание, и опыт.

В раскопках города, существовавшего не одну сотню лет, есть свои сложности. Если на стоянках или на однослойных памятниках раскопки ведутся по «горизонтам», то здесь это невозможно. Вся толща культурного слоя, накопившаяся за века и тысячелетия, перепутана разновременными постройками. Фундаменты зданий римского времени прорезают остатки строений эллинистической эпохи; над прежними домами оказывается городская площадь, а сама она нарушена ямами еще более поздних эпох. При римлянах, когда территория Ольвии сократилась чуть ли не в пять раз, на месте центральных кварталов возникло городское зернохранилище, состоявшее из глубоких ям — узких сверху и расширяющихся книзу. Они выкопаны в самом культурном слое и редко доходят до материка — вот этого плотного лесса.

Так и идут раскопки. Сначала стараются извлечь содержимое всех поздних ям, затем ведут раскопки слоями и следят, когда появятся ямы еще более древние. Их снова вычищают, и все повторяется сначала. Польза такой методики очевидна: предметы более поздние не смешиваются с более ранними вещами. В руках археолога оказываются «чистые» комплексы…

Яма, которую пришлось чистить мне, была наиболее древней. Ее завалили мусором в IV веке до нашей эры, потому что в этом месте прошел фундамент большого общественного здания, которое сейчас раскапывал Карасев. В отличие от других мест, на Ольвии греческие строители закладывали не каменные, а особые «слоевые» фундаменты, или субструкции.

— Эти греки, батенька, такие хитрецы были… не сказать! — жмуря глаза и хитро улыбаясь, говорил Карасев. — Ведь ничего по-пустому не делали! Вот взгляните, как стены клали. Камень подтесан ровно настолько, насколько надо. А внутри, где не видно, и не тесали. И с субструкциями то же самое. Экономы! Вместо камня — слои. Сначала тот же лесс, только водой смочен и утрамбован, потом зола — опять водой смочили и утрамбовали… Вот и получается фундамент, полосатый, как зебра. А в результате какое угодно здание на нем возвести можно — не