Поддержать троянцев явился еще один герой. Мемнон, царь эфиопов, племянник Приама[165]. Был он, подобно Ахиллу, полубожественного происхождения: матерью ему приходилась Эос, а отцом – Тифон, бессчастный смертный, наделенный бессмертием, но не вечной юностью[166]. Как и Ахилл, Мемнон носил доспехи, выделанные самим Гефестом. Он и его эфиопы, свежая кровь, совершали настоящие набеги на ахейцев – и среди прочих знаменитостей прикончили Антилоха, сына Нестора. Убитый горем Нестор отправил второго своего сына Фрасимеда забрать тело. Старик бы и сам, едва выдерживая груз боевого облачения, бросился в бой, не воззови к нему благородный Мемнон, дабы чтил он свои годы и не встревал. В отчаянии Нестор отыскал Ахилла, только что вернувшегося с Лесбоса. Антилоха Ахилл любил и рвался отомстить Мемнону. Если помните, именно Антилох бежал в слезах вдоль берега, чтоб донести Ахиллу страшную весть о смерти Патрокла. Антилох остался тогда держать Ахилла за руки, пока мучился тот в тоске, ярости и самобичевании. От такого завязывается меж людьми дружба.

Темнокожий Мемнон и златокудрый Ахилл сражались весь день – их поединок стал самым долгим сражением один на один за всю войну. В конце концов сила и прыть Ахилла взяли верх и он проткнул изможденного Мемнона мечом.

Возликовавшие ахейцы ринулись к стенам Трои. Ахилл вместе с ними прорубал себе путь среди троянцев вплоть до самых Скейских ворот. Вспомнил ли он слова умиравшего Гектора?

«Вижу тебя у Скейских ворот, сражен будешь Аполлоном и Парисом».

Голос самого Феба Аполлона призвал Ахилла отступить, но в ушах у героя пела кровь. Ахилл знал, что Аполлон на стороне Трои, но, вероятно, забыл, что имелась у бога стрел особая причина ненавидеть его самолично. Аполлон не мог не заметить презрительно кощунственных замашек Ахилла, с какими он люто расправился с юным Троилом в храме самого Аполлона, прямо на священном алтаре.

Парис сидел высоко на стене и смотрел на буйство резни. Был он одним из лучших троянских лучников – с этим никто бы не поспорил. Целился всегда точно, а если лук был натянут удачно, стрела у Париса летела дальше, чем у любого другого, – за исключением разве что его двоюродного брата Тевкра, но тот сражался за ахейцев.

Однако в той мешанине внизу мала была вероятность, что сможет Парис попасть в отдельного человека. Впрочем, Ахилла-то он разглядел – как же иначе? Столько народу вокруг него падало – а уж доспех-то…

Парис достал отравленную стрелу и вскинул лук.

Будет ли выстрел, какой изготовился он сделать, лишь его, Париса, работой – или же Аполлона? Аполлон – бог-лучник, а потому всякий, кто попадает в цель, может сказать: «Мою руку направлял Аполлон», как и поныне писатель нередко молвит: «Со мною в тот день была муза».

Парис хорошенько прицелился по оперению своей стрелы. Сколько ж людей металось на пути, пока следил Парис за движениями Ахилла… Парис тихонько вдыхал и выдыхал. Первое требование для меткого лучника – терпение.

Ахилл навис над каким-то перепуганным юным троянцем. Троянец пал. Встав, Ахилл весь открылся линии прицела. Парис спустил тетиву.

Когда стрела спорхнула, Ахилл уже поворачивался. Глядя вниз, Парисов оруженосец, кому полагалось подавать хозяину стрелы, решил, что стрела не долетела и воткнулась в землю. Но Парис торжествующе вскрикнул, и тут оруженосец увидел, что стрела в Ахилла все же угодила – в стопу сзади. Проткнула ему левую пятку. Как раз за нее держала Фетида сына, макая его в реку Стикс. То было единственное уязвимое место на всем теле Ахилла.

Ахилл пошатнулся. Он тут же понял, что пробил его час. Но копье из рук не выпустил и, хоть яд уже потек по его телу, все равно продолжал бить троянцев, что поперли на него с градом ударов, словно шакалы, что кружат возле раненого льва и щелкают челюстями. Четверых, пятерых, шестерых пронзил он и зарубил, прежде чем подкосились у него ноги. Но и с последним вздохом своим убил он еще троянцев.

Устрашенные видом смертельно раненного человека со столь неумолимой силой и волей, многие держались подальше, не веря, что вот такой воин и впрямь способен погибнуть. Однако бесценный доспех оказался слишком заманчив, и троянцы нерешительно двинулись ближе. Но тут устрашающий рев разогнал всех, кроме самых отчаянных.

Аякс, исполин Аякс бросился вперед с оглушительным воплем горя и ярости. Воздвигся он возле мертвого тела и рубил в куски любого, кто смел подойти слишком близко. Среди тех, кто пал под его лютыми ударами, оказался Главк, ликийский военачальник из воинства Сарпедона; его тело вызволил Эней.

Парис выпустил по Аяксу тучу стрел. Его распаляла мысль заиметь на своем счету и Аякса, и Ахилла за один и тот же жаркий час. Парис почти слышал радостные крики обожающих его троянцев и воображал, как понесут его, торжествуя, на руках к храму Аполлона… но угол стрельбы оказался не тот, Аякс бился слишком близко от городских стен, а потому Парис встал на самом высоком бастионе и тщательно прицелился вниз.

Аякс заметил в вышине над собой какой-то проблеск и отклонился в сторону – стрела пролетела всего в ладони от него. Увидев, кто стрелял, он могуче взревел и швырнул вверх здоровенный гранитный валун. Тот взмыл и угодил Парису по шлему. Крепкая бронза спасла от увечья, но удар оглушил Париса, в ушах зазвенело. На сегодня хватит, решил Парис и убрался с глаз.

Одиссей помог Аяксу вернуть тело Ахилла в греческий лагерь. Обе воюющие стороны предались горю и стенаньям. Троянцы и их эфиопские и ликийские союзники скорбели от потери Мемнона и Главка, ахейцы оплакивали Ахилла.

Вновь мирмидоняне отсекли по пряди волос с голов и укрыли ими покойного. Брисеида сложила и свои локоны на погребальный костер и терзала плоть свою в ярости горя.

– Ты был мой день, мой солнца свет, надежда и защита! – рыдала она.

Благовония, сандал, душистое масло, мед, янтарь, золото и доспехи сложили в огонь. Агамемнон, Нестор, Аякс, Идоменей, Диомед стенали и выли, не таясь, и били себя в грудь. Даже Одиссея видели в слезах.

Дым вознесся к небу, плачи всех воинов, слуг и рабов сплелись воедино, и вышло громче даже величайшего грома войны. Дым и шум достигли Олимпа, где рыдали и боги.

Златого Ахилла, сына Пелея и Фетиды, не стало. Его смерть означала для ахейцев больше, чем утрата лучшего бойца и воителя. Весь белый свет потерял смертного человека, обретшего величайшую славу от начала времен. Буйный, капризный, своенравный, упрямый, сентиментальный, жестокий – пусть так, но уход его переменил мир людей. Ушло нечто великое, и не заменить его – с тех пор и вовек.