Подошли мы к этому великанскому дереву, видим: сучья раскидистые, а ствол – вдвоём нам с Костей не обнять! И на высоте десятка метров – не то помост, не то огромное гнездо, уже в самой кроне. Снизу глядеть – два человека в нём свободно поместятся.

Решили добраться, посмотреть, уж не человеческих ли рук эта постройка: в самом деле, мыслимо ли, чтобы ветви в руку толщиной птицы натаскали и сплели? Полез я на дерево, а товарищ мой с винтовкой караулить остался.

До гнезда я добрался, вижу: кругом на ветвях много птичьего помёта, и на голых сучьях кора ободрана, будто железками исцарапана. Заглянул в гнездо, а там птенец желторотый сидит, орлёнок, величиной с большого домашнего петуха, а то и больше. И видимо, из яйца вылупился дня за два до этой нашей встречи, потому что скорлупа яичная ещё нераздавленная лежит. Заметил я ещё заднюю часть зайца и примерно с половину рыбины: видно, родители птенцу натаскали.

Только успел я крикнуть товарищу обо всех этих находках, вдруг наверху, над деревом, как зашумит! Будто истребители налетели. И набрасывается на меня с вышины орлица-мать, а следом атакует и самец. Орлы громадные, разъярённые, решительные. Я только голову прикрыл и кричу: «Костя, поддержи, а то собьют меня отсюда к чертям собачьим!»

Ну, Костя открывает беглый огонь. Пули одна за другой: взи-взи-взи! А воздушная волна от каждого выстрела так в ухо меня и толкает, так и толкает! Вижу, увлёкся мой товарищ, того гляди самого меня пулей зацепит – не совсем приятное у меня положение оказалось. Всё-таки отогнал мой Костя выстрелами орлов. Поднялись они высоко, но кружат над нами, никуда не уходят. Неуютно! Тем более – на дереве. Мы, лётчики, к такой высоте непривычны, она нам как-то не по нутру. Верите ли, вот я скоро третий десяток лет долетать надеюсь, с парашютом два раза прыгал, а вот с вышки парашютной в парке культуры сигать для меня хуже, чем в кипяток нырнуть, право! Ну, а тут с дерева – удовольствие тоже небольшое – загреметь.

Был у нас в экспедиционной партии один славный парень, казах. Он часто рассказывал, как там у них в степях охотники-орлятники промышляют лисиц и волков. Мне Костя снизу и кричит: давай, мол, сделаем нашему казахскому хлопцу подарок, порадуем рабочего человека.

Я, конечно, согласился, велю Косте заложить в винтовку новую обойму, а также дробовик осмотреть. А сам наверху приготовился действовать: забрался на сук, изловчился и стал одной ногой в гнезде. Птенец повернул ко мне голову и клюв раскрыл: мол, гляди, какой я страшный, и убирайся подобру-поздорову! Над головой опять шум… Орлы снижаются! Быстро заклекотали, прошли надо мной со снижением, но на атаку не отважились: Костя опять внизу всю обойму расстрелял. Схватил я птенца, завернул кое-как в плащ-палатку и сунул за спину в вещевой мешок. С мешком на спине благополучно спустился на землю.

Принесли мы орлёнка домой, подарили нашему казаху, так тот, верите ли, даже прослезился от радости. У него срок северного договора к концу подходил, и готовился человек в свои степи, домой воротиться. А там, говорит, такой орёл тысячу рублей стоит, не по средствам мне.

Кормил он его сперва из рук. Раскроет орлёнок свой жёлтый клюв, берёт кусочки мяса и рыбы. А клюв уже большой, вот с этот крючок от вешалки… Присмотрел себе птенец место на дворе, выбрал старый пень и на нём сидел. Тут вся наша партия его, бывало, часами рассматривала. Он был покрыт тёмно-бурым пером, посадка – прямая, гордая. Ноги – будто в тёплых штанах навыпуск, только вместо обувки торчат из-под мохнатых штанов длинные, сильно загнутые когти. Когда спал, голову опускал и клюв под крыло прятал.

Месяца через два желтизна вокруг клюва ещё не совсем прошла, а ростом он уже стал сантиметров на семьдесят. Размах крыльев сделался шире, чем раскинутые руки человека. Новый гость всегда пугался, когда нашего орла впервые видел. На нас он, впрочем, внимания не обращал, только с казахом в дружбе жил. Войдёт, бывало, казах во двор, а орлёнок к нему со своего пня спускается и шагает навстречу хозяину тяжёлыми неуклюжими шагами.

И примерно к концу второго месяца стали мы примечать, что появился у орла новый интерес к жизни. Видно, тут и пришло ему предчувствие воздушной своей судьбы! Посадил его однажды казах на руку и поднял на крышу нашей лачужки. Глянул орлёнок с этой высоты да как закричит победно, радостно. Крылья в стороны вытянул, взмахнул ими несколько раз и снова закричал радостно. Потом застыл, будто каменный, и долго что-то на дворе высматривал. А лежал там обыкновенный булыжник, камень из моренной гряды. Глядим, подобрался орлёнок весь, прицелился и – бух на камень с крыши! Слетел он грузно, но камень когтями ухватил с первого прыжка. Прибежал тут казах, обрадовался, как хозяйка, чей котёнок мышь поймал, сунул орлёнку кус мяса, а камень из когтей выпростал. Очень говорит, у них это признак хороший – значит, боевой будет орёл!

Потом орлёнок целыми днями по двору расхаживал, на пенёк свой забирался и с него, с пня, опять на камень кидался. Упражнялся недели две и научился сам на крышу забираться, уже без помощи казаха. Очень много он в эти дни ел: что ни принеси – сразу уберёт: хоть рыбу, хоть зайца, хоть копалуху (глухарок здесь копалухами зовут).

А как ударил в сентябре первый лёгкий морозец – потерял наш орлёнок и покой, и аппетит. Видим мы, волнуется птица перед великим испытанием. И вокруг как-то уж очень быстро изменялась сама природа. Это видел и орёл. Морозец за одну ночку погасил в тайге все краски осени, и стала она не рдяно-золотая, а чёрная и мёртвая.

Только в одной неширокой долине, куда забрели на ночлег какие-то заблудившиеся тёплые облака, рассветное солнце ещё застало почти нетронутой осеннюю таёжную красу: лиственницы стояли одетыми в золото, осины – все в красном, кусты над водой ещё зеленели, и в час восхода всё это великолепие чуть прикрыла серебряная парча инея…

Вот на край этой глубокой долины, на склон лесистого оврага и понёс наш товарищ казах свою взволнованную птицу. А я стал в стороне и будто сам вновь переживал свой собственный первый полёт… Остановился казах с орлом на правой руке над самым обрывом и, сколь было сил, подбросил птицу кверху.

Орлёнок раскинул широкие крылья, выровнялся, поставил голову против ветра и опёрся на родной воздух. Но уж очень он был велик и тяжёл! Пошёл он вниз, в овраг, потянул низко над верхушками елей, как тяжело перегруженный бомбардировщик… Казалось, вот-вот рухнет вниз, изломается о деревья! Да нет: помогла ему орлиная гордость, да хорошая наука, да ровный ветер. Выпрямился в полёте, хвостом задвигал, дал несколько мощных взмахов крыльями и поймал восходящую струю воздуха. Распластался на ней и пошёл, пошёл выписывать круги! А как поднялся выше оврага, заметил нас и приземлился совсем рядышком, как добрый учлёт около стартовой команды. Пробежку коротенькую сделал и к своему казаху подскакивает: дескать, какова оценка полёта, товарищ начальник?

Рассказчик отхлебнул пива. Подавальщица сама пополнила ему кружку.

– Что же с ним было дальше? – с просил «пом-пом».

– Предупредили мы всех окрестных охотников, чтобы не подбили нашего лётчика. Казах даже по соседним стойбищам и чумам ездил: вся округа про этого орла узнала. И нашёлся-таки подлец один, позавидовал он нашему казаху. Был он сторожем-охранником, что ли, в одной комплексной экспедиции, но потихоньку летом бурундука промышлял. Для путного охотника такой промысел позором считается, ну, а такому шкурятнику и полтинник за летнего бурундучишку – пожива. Принимала их тогда «Союзпушнина».