Каково было мое положение! Кто мог предполагать, что Валя, читая, не понимала самой сущности, даже не подозревала о ней. Впрочем, она не читала никаких медицинских книг, сказок Боккаччо, где с таким наивным цинизмом описывается то, что теперь даже Золя и Мопассан заменяют многоточием, – и, сообразив по-своему, – думала, что узнала «все», и рассуждала о браке весьма свободно. Таким образом, выходя замуж, сестра была похожа на овцу, которая не знает, что ее через некоторое время заколют. Я слыхала и раньше, что ужаснее этого нет ничего…

Вечером пришла к нам Маня, и я, мучаясь всеми этими соображениями, жалея о наивности сестры, спросила ее совета. Она прямо сказала мне, что я должна, как старшая сестра, заменить ей мать. И вот, смущаясь и стыдясь того, о чем должна буду говорить, злясь на самое себя, – одним словом, в скверном, нерешительном состоянии, я усадила Валю подле себя и тихо-тихо объяснила ей все. Валя была поражена… Перед ней отдернули занавес жизни, и, смутно соображая, она поняла. В первую минуту для нее это было невероятно, полно ужаса и отвращения…

Как тяжело, но жизнь все делает по-своему!

Нерехта, 5 июля19. Я бежала из Ярославля, как трус, бежала от самой себя. С возвращением домой – мне пришлось бы опять жить по-прежнему, а значит, и думать. А я не хочу! я гоню от себя все мысли о будущем… О, Боже! Ведь приговоренные к смерти спят спокойным сном накануне казни, их будят и ведут прямо с постели на эшафот. И я буду спать! пусть и меня разбудит только это ужасное слово, которое будет написано на бумаге, присланной из Петербурга…

Родной уголок всегда действует на меня так хорошо, так успокаивает; знакомые места снова вызывают в памяти яркие воспоминания, которые кажутся далекими и туманными, когда редко-редко проскользнут в моей «городской» жизни. Здесь каждое окошко в доме, каждый кустик в саду, сотни мелочей, – все так близко сердцу; иногда, сидя в саду, закроешь глаза – и прошлое станет до того живо, что кажется мне, будто я опять в коротеньком платьице бегаю по этим дорожкам, и вот-вот меня позовет гувернантка… Кругом тишина, полное спокойствие, какая-то нетронутость… Если и бывает скучно, то все-таки это не наша домашняя, мучительно-тоскливая скука, а тихая, усыпляющая…

Надо как можно меньше думать о себе – и тогда будет легче.

13 июля. Мне стыдно теперь проводить все время за моим любимым занятием – чтением. Прежде, читая целыми днями, я всегда думала, что это самое лучшее и полезное занятие; но теперь мне даже совестно сидеть все время за книгой: кругом меня кипит работа. Мне становится невыносимо, хочется что-нибудь сделать самой, и я бегу в старый, запущенный сад, помогаю собирать ягоды, варю варенье и опять собираю. Эта чисто ручная работа доставляет своего рода удовлетворение, и я вожусь в саду с ягодами целыми часами, на самой жаре. Сухие ветки царапают лицо, руки, платье рвется между кустами, трещат и ломаются сгнившие сучья… – и я возвращаюсь домой с полною корзинкою вишен. Потом берусь за книгу. Тогда читаешь с наслаждением, чувствуя, что отдыхаешь, и пораньше ложишься спать, чтобы завтра вновь приняться за то же. Это не особенно интересно, но все-таки лучше полнейшей праздности.

17 июля. Сегодня в саду я замечталась до того, что забыла обо всем и нечаянно вспомнила о будущем… Но на этот раз я не прогнала этой мысли, она подкралась совсем неожиданно, и что-то светлое и радостное было в ней. Мне было хорошо. Я стала воображать, что будет, когда я приеду в Петербург… и жизнь показалась мне вдруг такой интересной, такой, что у меня даже дух захватило от нетерпения и радостного волнения, и этот «Эмиль», которого я перед тем читала, потерял для меня всякий интерес.

А если ехать за границу! – Ну, и поеду! На авось, наугад – все-таки поеду; найдутся добрые люди, которые посоветуют, куда поступить. Только бы поскорее!..

21 июля. Присланное мне письмо В. не было особенно интересно, и я рассеянно его пробегала, как вдруг в конце несколько строк: «Во время нашего свидания на Пасхе я видел, что с Вами случился какой-то переворот, что Вы уже не та, которую я знал раньше. Что именно произошло, я не знаю и из коротких бесед вынести не мог, но я только ясно видел, что что-то такое произошло, и Вы теперь можете спокойно пойти даже на пытку самую изысканную. Тут не то разочарование, о котором Вы мне писали на каникулах, а что-то более тяжелое». При чтении этих неожиданных фраз – все пережитое за этот год в одно мгновение нахлынуло на меня точно волна… Замерло сердце, я задрожала от боли, вскочила, уронила письмо и стояла так, ничего не понимая, не видя… Я опомнилась, когда почувствовала, что глаза застилает, что лицо мое влажно от слез… Я с трудом овладела собой; мне было стыдно и досадно, и я выбранила себя за это крепким словцом…

«Вы теперь можете спокойно пойти даже на пытку самую изысканную», – это он угадал. Я так привыкла скрывать от всех свое душевное состояние, что мне и в голову не могло прийти, что могут хоть что-нибудь заметить… Или это сквозило помимо моей воли? Но я уверена по-прежнему, что глубже заглянуть ко мне в душу, проще понять меня как человека никто «из них» не догадается…

26 июля.

– Если бы ты жила со мной в наших консерваторских квартирах – из меня бы вышла знаменитость, – сказала мне сегодня подруга Соня20.

– Ты имеешь такое влияние на меня, ободряешь, – ведь мы, артисты, часто падаем духом; нам необходимо возвышаться, говорить о творчестве, как ты со мной, – а у нас почти у всех такие узкие, практические интересы.

– Неужели, Соня? – удивилась я. – Неужели вас не интересует музыка, поэзия, философия? Ведь это вас так близко касается…

– Полно, пожалуйста. Прибежит к тебе в комнату товарка, начнет жаловаться на то, что теперь так много пианистов, что ее затрут; или соберутся вместе, и начнутся разговоры, как и кто сшил себе новую кофточку, какие-нибудь сплетни. И я тоже, когда поступила, думала как и ты, а в действительности оказалось все как нельзя более прозаично. Вот ты теперь рассказываешь мне о Шиллере и Гёте, и я так рада, – я очень мало читаю, совсем нет времени, а между тем это меня интересует, и когда поговоришь с тобой, лучше себя чувствуешь. Артисты живут нервами, нас надо возбуждать;