инструкции были перечислены восемь обстоятельств, усиливающих ответственность[841]. Если толковать их буквально, то почти каждый случай можно было использовать против обвиняемого. Так, «уличение деяния в местностях на осадном или военном положении» давало формальную возможность применить особую строгость едва ли не к любому дезертиру в рамках исследуемых губерний на протяжении большого периода времени. Пункт 6 данного параграфа позволял рассматривать унесенные беглецами казенные вещи (в том числе находящиеся на дезертире) как воровство снаряжения, обмундирования[842].

Исключительной мерой наказания за дезертирство был расстрел. Насилие в отношении дезертиров как отщепенцев от общей массы было, по мнению В. И. Ленина, необходимо, ведь «из старого общества без принуждения отсталой части пролетариата мы выйти не сможем». Смертная казнь для дезертира, по словам главы партии большевиков и советского правительства, была не более чем практическим исполнением пролетариатом принципа «единой воли»: «Единство воли на войне выражалось в том, что если кто-либо свои собственные интересы, интересы своего села, группы ставил выше общих интересов, его клеймили шкурником, его расстреливали, и этот расстрел оправдывался нравственным сознанием рабочего класса, что он должен идти к победе». Красная армия на две трети состояла из крестьян, которые «наполовину труженики, наполовину собственники», и для достижения единства армии с деревней, которая дала в Гражданской войне львиную долю дезертиров, необходимо было действовать принуждением[843].

Такой же позиции придерживался Л. Д. Троцкий – по выражению современного исследователя В. В. Овечкина, инициатор «применения жестких, „драконовских“ мер против населения, которое не желало воевать»[844]. Точку зрения о его ключевой роли в вопросе применения расстрелов за дезертирство выражал Р. Пайпс. Он привел следующие слова председателя РВСР: «Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни»[845]. Когда речь шла о введении телесных наказаний за дезертирство во время Мировой войны, Л. Д. Троцкий сочувствующе приводил слова одного из солдат: «стали пороть… розгами за самый мельчайший проступок, например, за самовольную отлучку из части на несколько часов»[846]. Вряд ли он осмелился бы в годы Гражданской войны назвать данное деяние «мельчайшим проступком». Именно с приказа Троцкого начались расстрелы дезертиров, что сам он считал впоследствии спасительной мерой для судьбы армии и революции. В 1920 г. он охарактеризовал резкие антидезертирские меры как единственно верный и необходимый путь. Сам ход Гражданской войны наглядно продемонстрировал это: «Мы можем спокойно развернуть и списки наших дезертиров, и работы наших трибуналов перед всем миром, и показать, что, правда, дезертиров после империалистической войны было много и работа трибуналов была в некоторый период очень жестока, но совершенно очевидно, что никакого другого аппарата не могло быть построено в стране, истощенной до такой степени, как наша, после империалистической войны, и нельзя было приступить к мобилизации!»[847]

Важность наличия высшей меры наказания в арсенале ВРТ в отношении дезертиров и на фронте, и в тылу неоднократно выражал председатель ВРТ Республики К. Х. Данишевский. Он категорически выступал против «мягкотелости» во время «самой жестокой из всех войн, в период классовой войны»[848].

Дезертиры, которых приговаривали к смертной казни, как правило, имели признаки «злостности», отягчающие обстоятельства (бегство с поля боя, участие в контрреволюционном движении или уголовные преступления). Писатель В. Г. Короленко отметил в своем дневнике за 1920 г.: «То и дело в „Известиях“ появляются длинные списки расстрелянных. По большей части против их имен стоит: „злостный дезертир“ или бандит, участник такой-то шайки»[849]. На применение к дезертирам высшей меры наказания прямое влияние оказывала военная обстановка и близость фронта. Последним обстоятельством объясняется и тот факт, что число расстрелов ЧК за дезертирство в Центральной России было крайне малым, а большая их часть пришлась на прифронтовые губернии и армейские ЧК[850]. По опубликованным в петроградских «Известиях» списках расстрелянных губернской ЧК с указанием состава преступления видно, что приговоренные к высшей мере за дезертирство занимались спекуляцией, изготовлением и(или) продажей фальшивых документов как для уклонения от службы, так и разъездов по стране «за хлебом». Также фигурировали обмен обмундирования на кокаин, грабежи, убийства.

За 1919 г. непосредственно Петроградской ГКД было вынесено 22 смертных приговора, приведенных в исполнение[851]. «За провокацию, за дезертирство с фронта, за побег с поля сражения» было расстреляно нескольких десятков красноармейцев, говорилось в воззвании ВРТ 7-й армии после отступления от Ямбурга в мае 1919 г.[852] До 1 декабря 1919 г. по Новгородской губернии было расстреляно 27 дезертиров (каждый 133-й злостный дезертир), а по фронтовой Псковской, где прошла к тому же целая серия восстаний с участием дезертиров, было вынесено 84 приговора к высшей мере наказания (каждый 21-й злостный дезертир)[853]. Для сравнения, за весь 1919 г. в таком напряженном во всех отношениях регионе, как Поволжье, за злостное дезертирство было официально расстреляно лишь 10 человек[854].

По пяти губерниям Петроградского военного округа за 1920 г. был расстрелян 91 дезертир (на 208 220 задержанных и добровольно явившихся)[855]. В это число не включены дезертиры, расстрелянные на месте при подавлении восстаний или попытке вооруженного сопротивления, самочинные расстрелы. По объявлениям, напечатанным в газете «Звезда», легко подсчитать, что только за лето 1920 г. по Новгородской губернии за дезертирство были расстреляны 18 человек. ВРТ Балтфлота за тот же год приговорил к расстрелу всего двух дезертиров[856].

Исследователи обычно приводят данные о количестве дезертиров в Гражданской войне до середины 1920 г., а сведения о расстрелах – до начала 1920 г. (до их прекращения по приговорам ГКД и ГЧК), останавливаясь на 612 расстрелянных. Сведения М. А. Молодцыгина о том, что пик расстрелов дезертиров за всю войну пришелся на декабрь 1920 г., когда было уже объявлено об окончании ее (142 случая[857]), неточны: в августе того же года был расстрелян 351 дезертир, еще 34 – по приговорам ревтрибуналов при ПКД, в сентябре – 286 и 47 соответственно[858]. Максимальное применение высшей меры наказания по приговорам РВТ вообще (1115 случаев) также приходится на август 1920 г.[859] И это при том, что 6 августа того же года на заседании Политбюро ЦК РКП(б) по вопросу о дезертирстве было постановлено, в частности, «предложить Ревтрибуналу Республики дать указания об ограничении применения расстрелов дезертиров в зависимости от обстановки на фронте и характера дезертирства»[860]. В конце месяца в ВРТ поступил следующий циркуляр: «Реввоентрибунал Республики предлагает применять расстрел как меру наказания за дезертирство в тылу только лишь в случаях исключительно злостного дезертирства, когда таковое сопряжено с активным бандитизмом, со злостным и сознательным