Герцогиня. Эй, вы двое, не приближайтесь! Держитесь подальше. Он закрыл глазки.

Садовник. Расстройство глотания?

Герцогиня. Мечтания.

Гойя. Скарлатина?

Садовник. Болотная болезнь?

Гойя. Брюшной тиф?

Карлик (вскакивает, срывает полог и выпрыгивает из кровати). Болезнь роста!

Разгневанный Гойя бранит Садовника.

Герцогиня. Отчего ты так сердит? Иди сюда, сядь возле меня. Давай хоть поздороваемся. Добрый день, Лягушатник.

Гойя. Интересно, как ваш муж терпит это создание?

Герцогиня. Мой муж ничего не терпит. Он играет Гайдна.

Гойя. А я все терплю.

Герцогиня. По-твоему, другим нельзя и пошутить? Любой каприз должен быть вырезан на офортной доске и подписан мастером?

Садовник. О боже правый! Слышишь ли ты, что она говорит? Значит, ты ей уже показал? Признавайся, показал? Сколько раз я тебе говорил – никому не показывай. Это опасно по сотне причин.

Герцогиня. Батуррос! Батуррос![75] Мужланы! Вы не умеете жить. Ни один из вас не понимает даже разницы между кучером и хозяином. Послушай, как он говорит с тобой.

Гойя (Садовнику). Да она всего-то и увидела пару ослов.[76]

Садовник. А осел кто? Сто одна причина! Кто умеет держать язык за зубами? Никто. Кругом одни болтуны! А дьяволу ничего другого и не нужно.

Герцогиня. А как обстоит с этим в Арагоне, сударь?

Садовник. В Арагоне, ваше сиятельство, люди знают цену словам. Они держат слово и словами не разбрасываются.

Гойя дружески кивает Садовнику, тот снова подходит к карете, берет банку с краской, залезает внутрь и захлопывает за собой дверцу.

Герцогиня. Ты все еще сердишься? А я приготовила для тебя кое-что особенное.

Гойя. Опять представление с карликом?

Герцогиня. Знаешь, почему я зову его Аморе?

Гойя. Однажды я убил человека.

Герцогиня. Ни разу еще не встречала мужчину, который не хвастался бы, что он кого-то убил. Даже мой муж утверждает, что он убил человека… флейтиста, кажется. Ну не надо сердиться. Я хочу тебе кое-что показать.

Садовник отодвигает занавеску в окне кареты. Герцогиня входит в разрушенную часовню, за ней Гойя. Пауза. Нам не видна картина, которую они рассматривают.[77]

Герцогиня. Я приобрела ее в тринадцать лет, когда вышла замуж.

Гойя. Он был непроницаем. Ни о чем не высказывал суждений. Всегда держал дистанцию. Только его взгляд ласкает ее.

Герцогиня. Его взгляд! При чем тут его взгляд? Здесь женщина, обнаженная, лежит на кровати. Я смотрю на нее каждый вечер после молитвы. Только она имеет значение.

Гойя. Очень небольшое. Она имеет очень небольшое значение. Поглядите на драпировки – они окружают ее тело, вторят ему. Он отлично понимал, что делает.

Герцогиня. Она имеет небольшое значение? Ну ты и наглец! Вы же таращитесь на нас, женщин, вы получаете тайное удовольствие, когда прикалываете нас своими кистями к простыням, к своим холстам. А потом еще хвастаетесь: он понимал, что делает! Мужчины видят только поверхности, только внешнее. Все вы неисправимо жесткие, негнущиеся! Мужские памятники вашей хваленой потенции!

Гойя. Я бы сделал лучше.

Герцогиня. А как бы ты написал меня?

Гойя. Лежащей на спине со скрещенными ногами. Ваши глаза смотрят прямо в мои.

Герцогиня. Одетой?

Гойя. Для тех, кто этого желает.

Герцогиня. Раздетой! Трус!

Гойя. Сначала одетой!

Герцогиня. Какое терпение! Какая сдержанность.

Гойя. А потом – вдруг – раздетой.

Герцогиня. С моего согласия.

Гойя. С вашего согласия, Каэтана, или без него. Я могу сорвать с вас одежды. Раздеть вас так же просто, как написать. Вот здесь! (Показывает на свою голову.) Вот здесь мое преимущество перед Веласкесом. Не нужно зеркал. Меня ведет внутреннее чувство, нутро. Я смешиваю краски со спермой.

Герцогиня. Твои краски – это твое личное дело. Картина будет написана по памяти. Ты напишешь меня, не глядя на меня. Ты припомнишь всех женщин, которых знал, всех, кого раздевал – как ты красноречиво это выразил, – ты закроешь глаза и увидишь их перед собой, а потом употребишь все усердие, все свое мужество и стремительность, чтобы показать, чем отличается каждый квадратный сантиметр тела тринадцатой герцогини Альбы от тела любой другой женщины – ныне и присно. По памяти! И это будет единственное доказательство твоей любви… После этого мы с тобой проведем вместе месяц в деревне… я обещаю.

Садовник выбирается из кареты и принимается красить колесо. Гойя пересекает сцену.

Гойя. Все более и более, более и более… бесстыдная! (Садится в карету.)

Герцогиня (машет ему платком). Поспеши, Лягушатник.

Свет гаснет.

<…>

Акт 2. Сцена 8

Ночь (1811 год). Обстановка та же, только теперь веревка, на которой развешены гравюры, пересекает всю комнату. Гойя трогает эти листы. Садовник колет дрова для камина.

Садовник. Сегодня занес в дом горшки с баросмой. Никогда еще не было таких холодов в эту пору. Я даже испугался за нее.

Гойя. За кого испугался?

Садовник. За баросму.

Гойя. Господи помилуй! Да что это?

Садовник. Такие кустики в горшках, с белыми цветками. Которые стояли там, во дворе.

Гойя. С белыми?..

Садовник кивает.

Слепые! Вы все слепые! Те цветки, за которые ты испугался, – розовые. Не белые. Ну хорошо, пусть будут белые, если тебе нравится, но подкрашенные кровью. Стой! Замри! Не меняй положения рук. Так и держи свой топор, Хуан.

Садовник замирает с поднятым над головой топором. Гойя продолжает рассматривать гравюры.

Садовник. Если тебе захотелось порисовать, дон Франсиско, то нельзя ли побыстрее?

Гойя. Держи топор как держишь! Порисовать! Рисунки возникают сами собой. Ты просто развязываешь мешок, поднимаешь его, наклоняешь, и оттуда вываливаются осколки. Рисунки – это осколки. Не двигайся, Хуан!

Садовник. Я больше не могу.

Гойя. А я-то думал – ты силен. Думал – плечи у тебя как у быка.

Садовник. У меня вошь под мышкой.

Гойя. Не двигайся. Слева или справа? Давай-ка я ее сам разыщу.

Садовник. Слева.

Гойя – на кончике носа у него очки – задирает рубашку Садовника и честно ищет вошь.

Гойя. Ничего не видно. Нужно зажечь свечу.

Садовник (со смехом). Щекотно!

Гойя делает на шаг назад. Садовник опускает топор и раскалывает полено.

Гойя. А мне хотелось, чтобы это полено еще полежало у твоих ног.

Садовник. В данных обстоятельствах это была бы двойная жестокость.

Гойя не понимает. Садовник берет со стола бумагу и пишет: «Двойная жестокость».

Гойя. Если бы поленья могли видеть, если бы