— Сегодня грустный день.

— Что случилось?

— Кайова выходят на свободу. Ночью прибыли их гонцы с выкупом.

— И из-за этого ты плачешь? Радоваться надо!

— Ты не знаешь, что говоришь. В честь ухода кайова ты со своими белыми братьями умрешь у столба.

Я давно ожидал этого известия и все-таки весь похолодел. Значит, сегодня решающий день, может быть, последний в моей жизни! Что меня ждет? Ншо-Чи не сводила с меня глаз. Я сохранял безразличный вид и невозмутимо завтракал, а когда закончил, спокойно вручил ей посуду. Ншо-Чи, взяв пустую миску, поднялась и медленно пошла к выходу. На пороге девушка остановилась, обернулась и, протянув мне руку, произнесла сквозь слезы:

— Говорю с тобой последний раз. Прощай! Ты храбрый и сильный, тебя недаром зовут Разящая Рука. Ншо-Чи скорбит о твоей смерти, но душа ее обрадуется, если муки не заставят тебя стонать. Доставь мне радость и умри достойно!

Сказав это, девушка выбежала из комнаты. Я встал у входа, чтобы поглядеть ей вслед, но на меня сразу же нацелились два ружья — воины охраны были бдительны. Еще шаг — и я погиб бы от пули или, в лучшем случае, был бы ранен. Впрочем, я давно понял, что о побеге и речи быть не могло. К тому же я совершенно не знал район реки Пекос.

Итак, все произойдет сегодня. Что делать? Скорее всего, спокойно ждать развития событий и уповать на спасительную прядь волос. Взгляд, брошенный за дверь, окончательно убедил меня, что побег совершенно невозможен. Я уже говорил, что мне приходилось читать об индейских пуэбло, но ни одного из них я никогда не видел. Пуэбло — это своего рода крепость из камня. Обычно их строят в глубоких горных расщелинах, вознося несколько этажей, причем каждый из последующих сдвинут назад и образует террасу, основанием которой служит крыша предыдущего этажа. В целом постройка представляет собой ступенчатую пирамиду, ступени которой все глубже врезаются в горную расщелину. Первый этаж более других выступает вперед, он самый широкий и служит опорой для остальных, сужающихся кверху этажей. Этажи не соединяются внутренними лестницами, как в европейских домах, на них взбираются по лестницам, приставленным снаружи. Если появляется враг, лестницы убирают, и пуэбло становится неприступной крепостью. Неприятель вынужден брать приступом каждый этаж.

В таком вот пуэбло я и находился, вероятнее всего, на седьмом или восьмом этаже. Как убежишь из такой крепости, учитывая, что на каждом этаже находятся индейцы! Делать было нечего, оставалось положиться на судьбу! Бросившись в постель, я стал ждать.

Это были мучительные часы. Время тянулось невероятно медленно! Было уже за полдень, а ничего не происходило. Наконец я услышал звук шагов. Вошел Виннету в окружении нескольких индейцев. Я лежал, притворяясь, будто ни о чем не знаю. Виннету окинул меня долгим, внимательным взглядом и сказал:

— Пусть Разящая Рука скажет, здоров ли он.

— Не совсем, — ответил я.

— Но говорить, вижу, может?

— Да.

— А ходить?

— Думаю, да.

— Тебя учили плавать?

— Немного.

— Это хорошо, потому что тебе придется плавать. Помнишь, в какой день ты должен был увидеть меня?

— В день моей смерти.

— Ты хорошо запомнил. Сегодня этот день настал. Встань, тебя свяжут.

Я не мог ослушаться. В комнате находились шестеро краснокожих, которые мигом поставили бы меня на ноги. Правда, я мог свалить на землю нескольких, но что это даст? Я медленно встал с постели и протянул руки, которые индейцы связали. На ноги мне наложили ременные путы — но так, что я мог идти, даже спускаться по лестнице, но бежать ни в коем случае не смог бы. Завершив эту не самую приятную для меня процедуру, индейцы вывели меня на террасу.

Оттуда вниз вела лестница. Впрочем, лестницей ее можно было назвать с большой натяжкой: это был толстый деревянный столб с засечками вместо ступенек. Первыми стали спускаться трое краснокожих, потом я, затем остальные. На каждой террасе стояли женщины и дети, молча наблюдавшие за нами. Потом и они сошли вниз. На нижних этажах уже собралась большая толпа жаждущих увидеть нашу смерть.

Как я и предполагал, пуэбло находился в узком каньоне, ответвлении широкой долины реки Пекос. В эту широкую долину и повели меня индейцы.

Пекос — не очень полноводная река, летом и осенью воды в ней и вовсе мало. Но на реке попадались и глубокие места, в которых в самое жаркое время года вода не убывала. Благодаря этому окрестности были покрыты буйной растительностью, а местные луга представляли собой великолепные пастбища для лошадей. Места, которые открылись моему взору, охотно выбираются индейцами для стоянок. Ширину долины я оценил в час езды: слева и справа от нас тянулись заросли кустарников и леса, за ними виднелись зеленые луга. Впереди лес расступался по обоим берегам реки.

В тот момент у меня не было времени подумать, почему мы направлялись именно туда. В том месте, где каньон выходил к главной долине, вдоль берега тянулась песчаная коса. Точно такая же виднелась по ту сторону реки. Песок, как светлый шрам, разрезал зеленую долину Пекос — ни травы, ни зарослей, ни деревьев, лишь огромный кедр возносился за рекой в центре этой безжизненной полосы. Исполин устоял в наводнение, которое некогда разрушило часть долины, покрыв ее песком. По замыслу Инчу-Чуны, это дерево должно было сыграть главную роль в событиях того дня, поэтому я так подробно его описываю.

На берегу царило оживление. Я заметил здесь наш фургон с волами, захваченный апачами. На лугу, неподалеку от безжизненных песков, паслись лошади, которых привели кайова для выкупа своих пленных. На берегу стояли вигвамы, в них было сложено оружие, также предназначенное для выкупа. Инчу-Чуна прохаживался между вигвамами в окружении оценщиков. Вместе с ним был и Тангуа, которого, как и его соплеменников, отпустили уже на свободу. В пестрой, фантастически разодетой толпе краснокожих, собравшихся в долине, было, как определил я на глаз, не менее шестисот апачей.

Толпа индейцев расступилась, пропуская нас, и тут же сомкнулась, образовав широкий полукруг, внутри которого стоял наш фургон. К апачам присоединились и получившие свободу кайова.

Рядом с фургоном я увидел Хокенса, Стоуна и Паркера, привязанных к вбитых в землю столбам. Четвертый, пока свободный, столб предназначался для меня. Это и были знаменитые столбы пыток, у которых нам было суждено умирать мучительно и долго! Столбы торчали из земли на небольшом расстоянии друг от друга, и мы могли свободно разговаривать. Рядом со мной был Сэм, дальше Стоун и Паркер. У столбов лежали вязанки хвороста,