– Золотко, и мне так же казалось.

Я села на диван и вытерла нос рукавом. Насколько я знала, родители познакомились на волейбольной вечеринке, а все прочее – трое детей и краснокирпичный фермерский дом номер 6644 на Теккерей-авеню – как говорится, история. Невозможно, невозможно было представить мою мать – со стрижкой-бобом а-ля конец шестидесятых и работой кассиром в далласском банке по окончании колледжа – свернувшейся калачиком под одеялом, опасающейся смерти в одиночестве.

– Я была точь-в-точь такой, как ты. Все подруги выходили замуж и рожали детей, и я думала, что со мной этого никогда не случится. В двадцать шесть я все еще была не замужем, то есть по меркам 1970 года считалась практически старой девой. Казалось, я никому не нужна.

Так это что у меня, генетическое? Я ощутила странное воодушевление: может, это не целиком и полностью моя вина. Может, это не недостаток воображения, феминизма или силы воли. Это состояние уверенности, что со мной что-то не в порядке в области отношений, было у нас с матерью общим, так же как карие глаза и смертельный страх перед стоматологическими процедурами. Может, я могла бы перестать пытаться его перебороть. Может, я больше не обязана прятать от нее свою скорбь и растерянность. Я не была готова рассказать, что вернулась в терапию и хожу на три групповых сеанса в неделю, но поделиться какой-никакой эмоциональной правдой – это было облегчение.

– Ты хочешь, чтобы я приехала?

От этого предложения я разрыдалась еще пуще. Мне нужна была материнская забота, но мысль о том, что ей придется лететь в Чикаго через полстраны, была невыносима. Достаточно того, что она спросила и что я больше не обязана скрывать от нее свои самые большие страхи.

* * *

Немецкие автомагистрали мне увидеть так и не довелось. Как и немецкий суд. Что я день за днем видела в Германии, так это огромную, не оборудованную кондиционером комнату в безликом четырехэтажном офисном здании посреди чиста поля под Аугсбургом. Низкие звуки коровьего мычания радовали меня в моменты неожиданной тишины. Острый запах навоза тоже находил лазейки и проникал в рабочее помещение второго этажа, где юристы и помощники юристов из Германии, Чикаго и Атланты работали плечом к плечу за длинными столами. В офисе туалетная бумага была в дефиците, так что, если привык подтираться, надо было успеть уйти оттуда до трех часов дня.

Главным моментом дня был обед в служебной столовой, где роль главного продукта играла бурая мясная подлива. Ее подавали абсолютно ко всему – к основным блюдам, гарнирам, салатам. Была она бурой, вязкой, жирной и безвкусной.

Нет, я была благодарна за то, что мне было чем занять голову, но в мгновения затишья между рабочими задачами я смотрела на часы и вычисляла, который теперь час в Чикаго. Однажды вечером во вторник я воспользовалась офисным телефоном, чтобы позвонить Рори на сотовый, когда она была в группе. Она не ответила на звонок.

Тем вечером, одна в своем гостиничном номере, я рухнула на постель. Я рассчитывала на дорогое четырехзвездочное размещение, а по факту мы жили в немецкой версии La Quinta[48], только без ее дружелюбного персонала и Denny’s[49] по соседству. Вода в ду́ше еле теплилась. Я ностальгировала по родине, где хотя бы горячая вода была обжигающе горячей.

Единственное, что здесь можно было посмотреть по телевизору, – репортажи о бесчинствах разрушительного урагана Катрина – потрясающие кадры разлива бурых вод, оставшиеся без жилья люди, набившиеся в Супердоум в Новом Орлеане, – и жесткое немецкое порно. Обслуживание в номер оставалось последней надеждой. Заказанная мной «пицца» была доставлена в виде куска полурасплавленного белого сыра, плававшего поверх лужицы кетчупа на пресной лепешке. Я залезла под одеяло, все еще стуча зубами после еле теплого душа. Сон милосердно избавил меня от сознания.

Меньше чем через час меня разбудили звяканье стекла и приглушенный смех. Я подняла жалюзи и увидела, что прямо под моим окном находятся бассейн и открытый бар, где около десятка полностью обнаженных людей пьют и закусывают. Номер оказался «с видом на Schwaben Quellen» – что на немецком, по всей видимости, означало «есть шницели и пить пиво в чем мать родила».

Я набрала международного оператора и продиктовала телефонистке номер доктора Розена. Там вдали, за Атлантикой, он проводил последнюю группу на этот день и вскоре должен был проверить голосовую почту.

Би-ип.

– Перед моим номером пьянствуют голые люди. Я не могу этого вынести. Пожалуйста, позвоните мне. Пожалуйста!

Я оставила номер, по которому мне можно было перезвонить.

В два часа ночи по немецкому времени – в семь по чикагскому – я смирилась с правдой: доктор Розен не перезвонит. Я завернулась в кокон из колючего одеяла и закрыла глаза. Как он смеет меня бросать?! Потом выпуталась из него и попросила международного оператора снова меня соединить.

Би-ип.

– Покажите мне клятую статью в «Журнале американской медицинской ассоциации», где сказано, что врачи не имеют права помогать пациентам по международной телефонной связи! Вам что, жалко потратить пять минут времени, чтобы убедить меня, что вы все еще существуете? Я оплатила бы вам расходы, вы же знаете! Козел!

Я бросила трубку. Да пошел он на хер! После всех денег, времени и доверия, которые я добровольно отдавала ему, – ничего взамен?

В пятницу в аугсбургском конференц-зале Джек попросил тех, кто хочет отправиться домой, поднять руки. Собиравшиеся лететь должны были провести брифинг для рабочей группы в Чикаго, а потом вернуться в Германию на следующей неделе. Большинство младших юристов решили остаться ради баров на выходных, пивных и Шварцвальда. До Октоберфеста оставались считаные дни. Моя рука взметнулась в воздух, как ракета. Отправьте меня домой!

Я приехала в аэропорт на три часа раньше, чем нужно, но рейс, который должен был доставить меня из Аугсбурга во Франкфурт, отменили. Чопорная женщина за стойкой United Airlines предложила лететь на следующий день. Я покачала головой. Нет! Я купила билет на поезд до Франкфурта; забронировала билет на более поздний рейс до Чикаго. Если даже придется проползти ползком всю Германию, я поеду домой.

Часом позже я, не поднимая глаз, протянула кондуктору билет.

Решение принято. Контракт подписан. Дверь заперта. Если все равно суждено тонуть, пусть мои ноги коснутся дна. Доктор Розен доказал, что не способен заботиться обо мне, когда я больше всего нуждалась в нем, так что больше не хочу быть на его попечении. Обращусь к Линде или Фрэнсису. Найду настоящего терапевта. Такого, которому будет не насрать на меня.