СЕРЕГА

Три года Лерин отец дал мне на разворот, и то спасибо. Хмыкал встречая, но разговора не заводил. Я знал от его парней, что Лера замуж не вышла – закрутилась в часто сменяемых романах. Мы с ней были два сапога пара. Побольше бы денег да чуть поспокойней жизнь – я б ее удержал. Ну и что б я с ней делал? детей нарожал? нет, спасибо. Пусть братец Сережа старается. На четвертый год тесть меня вежливенько попер. Почти сорокасемилетний, в мальчики я не годился, а двигать дальше – рылом не вышел. Точнее характером. (Гордый ты черт, Серега. И ленивый – жуть.) Младший мой товарищ Игорь Звягин тоже вылетел по подозренью (честно говоря, не лишенному основанья) в шашнях со мной. Да-да, женщины после прокола с Лерой долго вызывали во мне тошноту. Вдвоем с Игорем устроились мы охранниками в институт связи: сидели за пуленепробиваемым стеклом, студбилетов не проверяли – рисовали кто во что горазд, он даже лучше меня. Наша нравственность никого не интересовала. Мы своих воззрений в студенческой среде не распространяли. За непарадной дверью виднелись березовый парк и спортплощадки. Некурящие, выползали мы в зарешечённый загон для куренья – дышали, пока звонок не прозвенит. На перемене туда вваливались студенты, а мы убирались в стеклянную будку заканчивать рисунки. Годится и такая жизнь.

КАТЯ

Сережу я уговорила как всегда легко - мы переехали в Балашиху. Напрасно. ОН приходил только с женой, та ждала второго ребенка. Никаких намеков не понимал, никаких таких разговоров не поддерживал. После рожденья сына они и вовсе уехали в Германию. А я с детьми в деревню из ненавистной опустевшей Балашихи. И никого рядом не было, кроме шестнадцатилетнего сына.

АЛЕША

Мамай обезумел. Я испугался ее воспаленного взгляда, и скорее на сеновал – остальные уже легли. Она за мной – в июньской белесой мгле явились пронзительные глаза. Столкнула лестницу – нечаянно или нарочно? Я спрыгнул на кучу рассыпавшегося сена, услужливо поставил ей лесенку, сам же в горницу – и на щеколду. Подвинул сестренку, лег к стенке. Не спал: Мамай в сенях всю ночь шибался о притолоку. Два дня я без Паши ни за какой нуждой не ходил. Потом в нижний дом приехал восемнадцатилетний худой очкарик Олег – недоучка, отъявленный тунеядец. Там дело пошло. Мы кормим и поим его, он мелет вздор, а я слушаю. Только бы не сбежал – у ней не поехала крыша. Мне теперь десять лет приходить в себя.

ВАДИМ

Я не видел Таньку два года. Два года, как ей исполнилось восемнадцать. Два года как я, обрадовавшись, перестал с натянутым лицом приносить Антонине постоянно меняющиеся числом и внешним видом деньги. Два года, как Танька исчезла из дому, не оставив неинтересной матери никаких концов (мобильных телефонов тогда еще не было). И вот мы с Серегой сидим на траве в Коломенском. Выдергиваем пожелтевшие травинки, жуем, говорим о том, какая живучая скотина человек. Вдруг Серега поднялся, замахал мне руками: пойдем. И показывает на молодого человека с девушкой. Сидят обнявшись чуть впереди нас. Я поначалу упирался, не хотел вставать. Потом до меня дошло: его Юрка, которого я видел считанные разы, и моя Танька – ее тоже видел не часто. Вскочил как ошпаренный. И где познакомились? знают ли, что их отцы вроде как побратимы? Жизнь нас с Серегой повязала. Погодите, это еще не всё.

ТАНЯ

Где познакомились, где познакомились. Всему виной редкая фамилия Заарканов. Мария Заарканова – мамина разлучница, старая дрянь. Сделала из моей матери мрачную стерву, когда я еще пешком под стол ходила. С такой матерью я прожила до восемнадцати лет – повидала кузькину мать. И вот девяносто третий – всё кувырком. Висят невинные плакаты: ФЛАГИ 900-00-00. Плати – и вперед. Я уже студентка филфака МГУ: отец подготовил втайне от матери. Оказался умным, но чудаковатым. Сентябрь, я только-только осмотрелась. Возле вечного огня на Университетском проспекте митинг. Посреди небольшой кучки ребят парень с красным флагом и волосами, забранными сзади резинкой. Подошла спросила: кто? ответили: Юрий Заарканов с пятого курса истфака. Заарканов… Мария Заарканова… моя мама преподает историю. Судьба ходила рядом мов гроза. Когда стихли крики, протиснулась к нему. Говорю: а Мария Заарканова… а ее сын Сергей Заарканов? Зачехливши знамя, отдал товарищу. Обнял меня за плечи: пойдем… мой отец – Сергей Заарканов, только другой… мерзавка Мария Заарканова под носом у моей покойной бабки родила от моего деда своего Сергея… тоже, туда же. Тут я бросилась Юрия целовать: мерзавка… именно так… она увела моего отца у моей матери – мне едва год сравнялся. Юра поцеловал меня в ответ.: забудь! забей! гляди вперед! Долго мы бродили по чуть тронутой осенью Воробьевке, потом неореволюционер отвел меня в богатенькую советскую квартиру, из которой его крутая мать выехала, купив более современную. Рок наших семей настиг нас. Юра перевез на собственной машине мои немногочисленные шмотки. Маме я оставила записку без адреса и телефона. Юрины разведенные родители за два года не наведались к нам ни разу. Звонили редко, и если подходила я, моим именем не интересовались. Юра иногда забегал к кому-нибудь из них за подачкой и еще работал: компьютерная помощь. Обычное дело. С хвостиком расстался – обрился наголо. Расстался и с нелегальным комсомолом после трудной победы Ельцина на вторых выборах, итоги коих из великодушия не поставил под сомненье. Сказал: если ровно половина населения против – я не стану настаивать. Гражданская война пятьдесят на пятьдесят обернется гибелью для России. Победителей не будет. Закончив истфак, работы по специальности не нашел, зато стал русофилом, как и мой невменяемый отец, который теперь наконец отыскался.

ВАДИМ.

Не отыскался – сам нашел дочь после двухлетней, нет, двадцатилетней разлуки. Отдышавшись от бегства в Коломенском, сообразил спросить у Сереги Юрин телефон. Я знал, что малый живет в бывшей кооперативной квартире, некогда купленной для Сереги с Людмилой, на Людмилино, конечно же, имя. Трубку поднял Юра – выслушал меня, и я появился у них на Фрунзенской. Там ругали Марию, и мне, упрямому, всё ясней становилось ее благородное бескорыстие. Отмалчивался, но угрызался: снять в Москве комнату становилось всё дороже, и получалось, что я Марию граблю. Никого я не полюбил за бурное и бестолковое время с нашего одностороннего разрыва, а она подозрительно хорошела. Причина скоро обнаружилась: Серега беспечно разбросал по прихожей и ванной свои хорошо знакомые мне вещи. Наши судьбы снова пересеклись – мистика. Кругом виноватый перед Марией, я не решился делать замечания Сереге относительно его нелогичных поступков.

СЕРЕГА

Конечно, нелогичных. Всегда ненавидел, ни разу не видавши, плаксу Марию, а после развода с Лерой женщин вообще. Но нас с молодым моим другом Игорем из экономии стали назначать на дежурство по одному, в очередь. Он отвыкал от меня, менял на глазах ориентацию в окруженье молодых людей обоего пола. Мне показалось - он прав. Шрамы от нанесенных Лериными когтями царапин побледнели. Я воскресал для нормальной жизни. Стал как прежде внимательно поглядывать по сторонам. Но молодые девчонки все прикинулись Лерой. Они, как когда-то в армии, были почти идентичны. Кукла Барби в разных нарядах. А вот идет женщина, глаза глубоко посажены, смотрят в себя, не вовне. Кудрявые стриженые волосы с проседью спадают на хрупкий выпуклый лоб, подсвеченный тайной мыслью, точно особняк в центре Москвы – мягким ненавязчивым светом. Я ей: Вы куда? Объясняет: созвонилась с Мариной Всеволодовной (заведует институтским издательством)…. им корректор нужен. – Ваш паспорт? – Пожалуйста… Заарканова Мария Васильевна. – Идите… всё равно я номер набрал какой попало. Посмотрела на меня без удивленья и укоризны. Я испугался: вдруг отлучусь – она проскользнет на выход без меня. Поспешил открыться: я Сергей Леонидыч Заарканов-старший… зайдите ко мне в каптёрку на обратном пути. Корректором ее не взяли. Хотели что-то издавать, не сладилось. Зато у нас сладилось: договорились – я пишу ее портрет. Интереснейшая модель, в жизни такой не встречал. Всё вру: любовь зашевелилась. По всем параметрам неподходящий кадр. Но любовь зла. Я понял и отца покойника, и Вадима: в тихом омуте черти водятся. Ну, чего ты, Вадим? тебе-то она нравилась? почему мне не должна нравиться? получается, сам не гам и другом не дам? (Возразить нечего.)