после бритья на его подбородке осталась щетина.

Да, подумал мой брат, пропал мой отпуск, но в это время вошла дочь генерала,

стройная, высокая, привыкшая к свежему воздуху женщина, молодая вдова британского танкового офицера, убитого в сражении с Роммелем в Северной Африке.

Как рассказывал брат, он называл ее мисс Мандерли: у нее были широко расставленные глаза и полные яркие губы.

Темные волосы уложены а-ля мальчик-паж, скромные блузка и юбка, туфли на низком каблуке.

Рука, которую он пожал, была мягкой и теплой, а ее приветливая улыбка сказала ему без всяких слов, что она понимает его затруднительное положение.

У него было немного времени побродить по округе.

Брат не понимал, как эти люди могут жить в таком готическом замке из желтого котсуолдского камня, не понимая, что он вот-вот рухнет, развалившись изнутри и снаружи.

Дом стоял как неприкаянный, — ни окруженный поместьем, ни прочно стоящий на фундаменте.

Было такое впечатление, что он просто брошен

на голую землю без деревьев,

только с мертвыми кустами в вазонах

да с парой каменных изваяний ленивых геральдических

животных, призванных подчеркнуть отличие поместья

от других таких же.

Позади замка половина акра была отведена

под викторианский парк, а за ним полого поднималась

к небу возвышенность, на которую указала рукой

мисс Мандерли, выйдя из дома с корзиной для пикника и

с тяжелым портативным радиоприемником —

как и подобает образцовой хозяйке,

которой надо развлекать гостя.

Он не думал ни о каком романе, не было никаких мыслей, кроме, может быть, каких-то смутных фантазий, они просто остались вдвоем,

рассказывал мне брат, взбираясь вверх по длинной тропе, похожей на проход между рядами скамей в церкви, — она вилась между живыми изгородями, которые, как почтительные придворные, кланялись под порывами ветра.

О боже, сказала мисс Мандерли, увидев,

что небо приобрело странный зеленоватый оттенок

и с него упали первые крупные капли дождя,

а потом на них обрушился такой неанглийский ливень,

и к тому времени, когда они с мисс Мандерли

добежали до какого-то хлева

и укрылись от дождя,

на них не было ни одной сухой нитки.

Птицы, ударившиеся о стены, сильно пострадали от ветра.

Две или три из них кружили в высокой траве, не в силах подняться в воздух.

Внутри, в темноте хлева, приемник,

который брат тащил как ненужный багаж,

вдруг включился сам, и они услышали

на коротких волнах речь Гитлера,

звучавшую так, словно перевернули ящик

со слесарными инструментами, гвоздями, болтами и гайками.

Катастрофа мировой войны начисто отметала любую пастораль, и двое молодых людей, подстегнутые инстинктом,

бросились в объятия друг к другу,

пока еще сохранилась возможность любить.

Она выключила радио, он включил фонарик, согреваясь от одного взгляда на мисс Мандерли, весь пасторальный наряд которой — и верхнее и нижнее белье, промокшее насквозь, превратилось в одну пеструю, приклеившуюся к телу обертку, сквозь которую проступало совершенно незнакомое тело. Как забавно она смущена; смотрите, как странно, словно говорила она своим видом.

Она сжала губы, отчего на щеках образовались ямочки, весь вид говорил о комичной стыдливости, брови ее взлетели вверх,

а в глазах отражался свет карманного фонарика, под мокрой одеждой виднелись бретельки, оттеняющие полные розовые плечи, спина ее выгнулась, как у кошки, когда она, скрестив руки, прикрыла грудь, с таким удивлением глядя на свою ногу, поднятую его рукой,

будто раздевали вовсе не ее, а кого-то другого.

Не скажу, что брат рассказывал какие-то подробности, он очень застенчив во всем, что касается секса, но я могу расцветить его рассказ лошадиной попоной, постеленной под бутылку вина из корзины.

Вылетела пробка, и вино разлили в два бокала, но они пренебрегли сандвичами с огурцами и проклятыми, опостылевшими яйцами.

Ветер свистел в стропилах, пара лошадей в стойле,

видимо обрадованные неожиданным обществом, всхрапывали и топали копытами в знак животного одобрения. За ужином генерал в полной парадной форме сидел во главе стола, у противоположной стороны которого

сели мисс Мандерли и мой брат.

Они ели овощи с огорода, фрукты из сада и застреленных в поле птиц.

Вы же понимаете, откуда в этой стране берется вся еда. Отправляясь на покой, генерал пожелал брату всяческого благополучия и пожал ему руку.

Слуга помог старику подняться по винтовой лестнице. Рональд и мисс Мандерли пили бренди и виски с содовой и играли в крибедж[14]у камина, а когда все в доме стихло, она повела Рональда в свою спальню.

Он рассказывал мне, что был вдребезги пьян, но запомнил

ее кровать под балдахином на четырех столбах,

вырезанных в форме шахматных слонов,

и я живо представил себе,

как Рональд и мисс Мандерли,

прижавшись друг к другу ромбиком,

похожим на магнитную стрелку,

поворачивались то на восток, то на запад до тех пор,

пока бледный рассвет не забрезжил в щелях

светомаскировочных штор.

Думаю, что это увольнение,

полное прагматичных английских забав,

стало воплощенной галлюцинацией.

Мне думается, что брат вообразил,

как они после восхода идут в Котсуолдский собор,

где звонят к заутрене,

сонные монахи, зевая, предаются самобичеванию, и латинские гимны, словно обессилевшие ласточки, поднимаются в хмурое небо европейского утра.

Но время шло быстро.

Всего вам доброго, младший сержант.

Младший сержант —

этакая патриотическая насмешка

над обреченным союзником из ВВС.

Утро было влажным и серым,

мокрые пятна на грубых камнях готического замка,

старый, до блеска отполированный «бентли»

с каплями росы на дверцах

и потемневший от дождя гравий под ногами.