— Если бы Владимир Ильич, — перевел взгляд на портрет Вождя. — Был догматиком и конформистом, мы бы до сих пор выплачивали выкупные платежи мерзким тварям, считающим себя лучше других по праву рождения. Хуже фашистов!

— Именно так, Сережа, — покивал Гришин. — Давай поступим так — мы с товарищами посовещаемся, решим, как правильно это все оформить, мои помощники свяжутся с Виталиной Петровной, и мы с тобой снова встретимся, чтобы поговорить более предметно.

— Спасибо большое, Виктор Васильевич! — благодарно улыбнулся я ему, мы попрощались и покинули Горком.

— Сережа, а есть что-то, в чем ты не разбираешься? — задумчиво спросила Виталина.

— Пока не сталкивался! — самодовольно ответил я. — Погнали теперь в Министерство обороны!

— Зачем? — опешила Вилка.

— Потому что я написал песни про милицию, про пограничников, про КГБ, про врачей (последствия долгого пребывания в больнице), про космос, про учителей, — перечислил я. — И совсем ничего для армейцев! Да, про войну у меня много всего, но это же другое — у меня есть песни, которые служивые ребята будут петь под гитару всей казармой. А еще — есть парочка маршей, один с текстом, один без. Я нашу армию уважаю — она мне мирное небо над головой обеспечивает, поэтому дави на педаль своей прекрасной ножкой, агент Вилка!

— Да почему ты меня «агентом Вилкой» называешь? — потеряла она терпение, однако на педальку нажала.

— Потому что офигенно смешно! — заржал я. — Сама подумай — мы с тобой как в шпионском сериале для детско-юношеской аудитории: мальчик-гений и его верная подручная агент Вилка!

— Не заигрывайся, Сережа! — строго одернула она меня. — Мы — не в сериале, а в реальной жизни, и твои…

— И мои косяки ударят по всем, кто мне дорог, — перебил ее я. — Я это полностью и целиком осознаю. «Головокружение от успехов» мне не грозит, потому что напоминалка — прямо вот она, — указал на плечо. — Человек — скотина хлипкая, и раздавить зарвавшуюся особь ничего не стоит. Скажи — разве я позволяю себе клоунаду тогда, когда она неуместна? Открываю двери с ноги? Рассказываю всем, какой я о*уенный? Воспитатель мне не нужен, агент Вилка — я битый, ученый, разумный и хладнокровный. Но мне приятно, что ты так за меня переживаешь, — закончил пафосную речь теплой улыбкой.

— Приказ такой, — отмахнулась она.

— Цундере! — стебанул я ее.

— Что это? — на всякий случай насупилась она.

— Это японское, «цун» — холод, «дере» — тепло. Применительно к девочкам — та, кто ведет себя строже, чем есть на самом деле из-за проблем с самооценкой и стесняется показывать свою милую сторону. Сам придумал! — ловко приписал себе несуществующий пока термин.

Японцев потом научу, планов у меня на них — громадьё!

— Уши бы тебе надрать, — мечтательно протянула Виталина.

— Разрешаю нежно куснуть за мочку, — подставил ей ухо.

— Губу закатай! — фыркнула она.

В здании Министерства обороны нас вместо привычных бабушек-дедушек встретил молодой младший лейтенант, который сразу же уставился на Вилку влажными глазами.

— Товарищ лейтенант, — привлек я его внимание. — Меня Сережей Ткачевым зовут, член союза композиторов…

— Знаю, а как же! — обрадовался лейтенант, извлек из стола номер «Юности» с «Марсианином». — Распишешься? — покосившись на повязку, попытался посочувствовать. — Крепко тебя приложило.

— Леонида Ильича несоизмеримо крепче, — грустно вздохнул я, расписываясь на журнале. — Но жизнь продолжается, дела нужно делать, и поэтому я здесь. Не подскажите к кому обратиться по поводу маршей и песен для наших солдат? В том числе — для хорового исполнения.

— Даже не знаю, — почесал в затылке летёха, продемонстрировав просто удручающую квалификацию. — Сейчас, посидите вон там пока, — указал на скамейку и снял трубку служебного телефона.

Звонить пришлось шесть раз — никому замечательный мальчик не нужен. Наконец, с лестницы спустился седой здоровенный полковник:

— Степаненко, Федор Игоревич! — сочным басом представился он, пожал руку мне и чмокнул Виталине.

Представились в ответ и последовали за ним в кабинет на четвертый этаж. Скромненько, по-армейски, а на стене, рядом с двумя привычными портретами, висит Гречко.

Помощник полковника в чине лейтенанта полноценного поставил на стол стаканы в подстаканниках с чаем и две тарелки — с сушками и карамельками.

— Итак, Сережа, чем наша армия может тебе помочь? — сложив руки в замок на столе перед собой, спросил полковник.

— По Нью-Йорку бахнем? — проверил я его на прочность.

— Обязательно бахнем! — пообещал он. — Но пока не время.

— Понимаю, — серьезно кивнул я. — У меня есть песни для хора Александрова — на полноценный диск-гигант. Есть песни попроще, для исполнения на гитаре солдатами срочной и сверхсрочной службы. А еще есть марши — пока две штуки, один — без слов, второй — с ними.

— Неплохо, — оценил он.

— Люблю я нашу армию, — улыбнулся я ему. — Как только восемнадцать стукнет — сразу в военкомат!

Если пустят, в чем я сильно сомневаюсь.

— Не боишься еще получить? — кивнул он на мое плечо.

— Боюсь, — признался я. — Я же не кретин пулям радоваться. Но я — мужик, поэтому страх обуздать сумею.

— Молодец! — поощрил полковник. — Значит так, я тебе сейчас адрес напишу и сопроводительное письмо, с ним отправитесь в штаб-квартиру хора Александрова, у нас здесь с музыкантами туго.

Стало немножко стыдно — нафиг я сюда-то поперся, а не сразу к хору?

— Спасибо большое, Федор Игоревич, — поблагодарил я его.

— Да ты чай-то пей, не стесняйся, — добродушно приказал он, и, не откладывая в долгий ящик, принялся диктовать сидящему здесь же лейтенанту письмо, которое тот отстучал на машинке. Приказ — «принять, выслушать, поспособствовать». Очень удобно быть всеобщим любимцем!

Глава 21

— Нотная бумага есть? — спросил я, как только мы вышли из Министерства обороны.

— Полный багажник, — кивнула Вилка.

Открыли.

— Ты сильно преувеличила, — заметил я.

— А тебе четыреста листов не хватит? — фыркнула она.

— Вредная ты сегодня, — вздохнул я.

Отслюнив сколько надо листочков, уселся в машину, и, подложив под первый лист планшет (который картонка, а не электрический), попросил:

— Вот теперь нужно ехать медленно и печально, чтобы я успел все записать.

— Мог бы и заранее подготовиться — и записать, и узнать куда ехать.

— Биологически я — подросток, а подростки склонны к импульсивным поступкам, — ответил я, аккуратно заполняя лист. — Но не переживай — мои «импульсы» направлены исключительно на благие дела.

— Хотелось бы верить, — вздохнула она, медленно и печально выруливая на дорогу.

— Прекратить абьюз, агент Вилка! — скомандовал я.

— Прекратить что? — не поняла она. — Какое злоупотребление?

Английский же знает.

— Выдаю новый термин — «абьюзивные отношения». Ты сейчас занимаешься именно этим: вчера вся такая откровенная и хорошая, а сегодня — суровая и вредная.