в Москве разберутся? Или лошадь на государевой конюшне прижмем, или оружие заберем – поди его потом ищи. Но проще всего, жалованье придержать – по этому делу у нас мастера великие в присутствии есть, сам, боярин, знаешь. А это им как черту ладан – нищие же почти все, богатый дворянин разве в немецкие полки пойдет? Все равно идут жаловаться, нехристи, но по одному – по два, да у каждого свое, разное. А и в челобитном их прихватываем, есть там свои люди – Семка Проестев и Иванец Прянишников, площадные подьячие.

– Ты тише, тише…

– Да будет, боярин, здесь-то уж кто услышит. Фандуков-то, полковник, немчура поганая, каждый Божий день к нам бегает, глаза таращит, красный весь, как рак: "Што есть майне рейтарен нихт коммен?".

Боярин и Митрошка дружно рассмеялись, а последний продолжил не без таланта изображать разговор служилого немца, к большому удовольствию своего собеседника. Архип же с Матвеем переглянулись: вот как, оказывается, открывался этот ларчик, из-за которого сидели они впроголодь столько времени в холодной избе.

– Это прямое государево дело, Матвей, заговор! – зашептал Архип на ухо Матвею – Дьяки сговорились, чтобы рейтарский набор сорвать. Проестев, Прянишников, да Митрошка какой-то… Разберемся мы, что за Митрошка, да и боярина на чистую воду выведем. Надо нам, Матвей, не теряя времени с челобитной идти.

Аретмонов кивнул в знак согласия, но вместе с тем как следует двинул Хитрову под ребра, чтобы не шумел, и показал ему жестом, что надо потихоньку выбираться отсюда.

– Нет, Матвей, давай дослушаем! Глядишь, еще чего выболтают – тогда и без дыбы нам поверят.

Этому замыслу Архипа, вполне разумному, не суждено было осуществиться, так как из за дальнего угла избы сначала показалась клыкастая, косматая и покрытая бородавками морда, а затем и целиком весь Борька, размером с Хитрова и Артемонова вместе взятых. Увидев посягательство на свои владения, боров весь затрясся и стал очень тихо, но от этого еще более грозно, гудеть и шипеть. Он ударил несколько раз копытами, а потом ринулся было к служивым, однако даже прочный мартовский наст не выдержал его веса, и Борька наполовину просел под снег. Это еще больше взбесило могучее животное, и он стал, с визгливым хрипом, взрывая сугробы, то выбираясь на наст, то снова проваливаясь, продираться к своим неприятелям.

– Ах ты, нечистая сила, уж я тебя кочергой!

– Митрофан Игнатьевич, уж ты пойди, хряка своего уйми! Ну как тут дела государственные обсуждать?

– Прости, боярин, я уж не только скотину эту, но и Меланьку, скотину, кочергой отхожу, до Пасхи бока будут болеть. Обожди, боярин, минутку.

С этими словами собеседник боярина затопал к выходу, а Матвей с Архипом заторопились со двора, благо тишину из-за появления Борьки можно было уже не соблюдать. Преодолев несколько больших и маленьких сугробов, протиснувшись между сараями и тынами, отделявшими задний двор кабака от улицы, Артемонов и Хитров, измятые, мокрые и покрытые опилками, сеном и овощными очистками, оказались, наконец, на мостовой. Неподалеку от избы гарцевал на красивом скакуне богато одетый всадник, совсем молодой представитель какого-то знатного семейства, вероятно – родственник сидевшего в избе с Митрофаном боярина, который сопровождал того в его поездке. Молодой аристократ с глубоким презрением окинул взглядом приятелей и скривил губы – мол, кого только в Кремль не пускают. Артемонов с вызовом посмотрел на юнца, с достоинством стряхнув с воротника кусок луковой шелухи, а Хитров стал тащить Матвея под локоть в сторону дороги. Всадник решил, что даже смотреть на таких оборванцев – ниже его достоинства, и отвернулся в сторону, где вдалеке стоял ярко расписанный и запряженный тройкой возок.

Хитров с Артемоновым вышли на улицу, и хотели было направиться вверх, к Благовещенскому собору и Посольским палатам, но именно оттуда спускался к ним тот самый наряд стрельцов, с которым они так нехорошо расстались возле приказов. Стрельцы пока не видели или, во всяком случае, не узнавали их, и приятели, воспользовавшись этим, быстро соскочили с дороги на обочину, и, сопровождаемые удивленным взглядом богатого всадника, заторопились, проваливаясь в снег, к красивой каменной ограде с небольшими башенками, из-за которой виднелись припорошенные снегом ветви яблонь.

Глава 9

Перебравшись кое-как через ограду, Матвей с Архипом словно оказались в другом мире. Облезлый и серый полурастаявший снег, а также кремлевская грязь и суета – все это осталось по ту сторону забора, а здесь царили тишина, покой и красота. Ветви часто посаженых плодовых деревьев были покрыты серебряным налетом, которого давно уже не было на деревьях в других местах. Сам снег казался мягче и белее, и воздух теплее, чем где бы то ни было в эту промозглую, неуютную пору. Приятели переглянулись, и каждый увидел в глазах другого то же выражение, означавшее: вот бы поселиться навсегда в этом красивом саду, и не возвращаться в мартовскую Москву с ее дьяками, нищими и стрельцами. Но первое очарование прошло, и Артемонов с Хитровым стали пробираться к видневшейся неподалеку дорожке. Стрельцы, похоже, потеряли их след.

– Смотри-ка, Архип. Надо нам вверх по склону идти, и там прямо к палатам выберемся и к Благовещенскому. Отсюда саженей сто будет, и то много. Пошли!

Хитров, не собиравшийся оспаривать доводов своего опытного в московских делах друга, серьезно кивнул головой, и служивые быстро направились по дорожке туда, где, как им казалось, за крутым подъемом должны были располагаться палаты и Благовещенский собор, которые, однако, Матвей с Архипом пока не могли видеть. По дороге они любовались ухоженными деревьями всех пород, и бережно насыпанными грядками, где летом выращивали всевозможные травы, не иначе, как для царского обихода – их высохшие стебли и сейчас торчали из-под снега. Кое-где стояли расписные деревянные столбики, подразделявшие части сада. Вскоре они вышли к небольшому пруду, не больше трех-четырех саженей длиной, возле которого стояла пара резных скамеек, окруженных кустами и прикрытых сверху ветвями высоких яблонь или груш. Легко было представить, как в летнюю пору эти покрытые листвой растения окружают каждую из лавок наподобие беседки. Артемонов и Хитров присели на одну из скамеек, и начали осматривать пруд, думая про себя, что гораздо лучше было бы оказаться в этом приятном месте в теплую пору, да не с собратом-рейтаром, а с милой подругой. Берега пруда были необычны, его окружала не земля, поросшая, как на всех прудах, в беспорядке осокой и прочей водной растительностью, а выступающие и слегка отогнутые в сторону листы свинца, которые сейчас тоже были покрыты инеем и слегка поблескивали.