Раскаленная палуба парохода, тифозные трупы, сбрасываемые за борт, кишащая людьми и тараканами гостиница Марселя (причем еще не известно кого было больше) — все это не отложилось в маленькой детской головке. Тем более, что и в эмиграции ее отец тоже неплохо устроился.

У Петьки же самым страшным были «Бесовы пещеры», что на излучине реки за Строгановским лесом. Всякое говорили о них: и что живет там беглый каторжник, что питается заблудившимися детьми, и что именно туда русалки утаскивают с реки утопленников, а потом их души бродят по узким подземным ходам и завывают, заглушая ветер. Наконец, что в пещерах издревле поселились бесы и выходят оттуда по ночам на охоту. Один раз Петьку на спор пошел к пещерам когда стемнело. Полчаса просидел он у самого в хода ближней из них. Его начало трясти крупной дрожью. То ли замерз, то ли последние остатки мальчишеского куража растаяли вместе с криком ночной птицы. Убежал.

Только пацаны на селе его все равно зауважали. Еще бы. Больше никто даже не заикнулся о том, что готов хотя бы повторить поход к «Бесовым» пещерам ночью.

Потом были казаки, гнавшие полем безоружных активистов из их шахты. Был там и его родной дядя Коля с разрубленной наискосок грудью.

Горели заживо односельчане в подожженной петлюровцами деревне, умирали с голоду, когда со двора бравые красновцы, с яркими триколорами на рукавах, уводили последнюю скотину и жгли налившиеся зерном поля.

Но это уже была совсем другая, взрослая жизнь. Снаряжать ленту от пулемета «Максим», когда на голову тебе сыпятся горячие винтовочные гильзы, перевязывать рваные раны и хоронить знакомых с пеленок людей — это уже не детство.

Насте, как и ему, тоже поменяли фамилию. На самом деле ее звали Анастасия Эрдели. Хорошо, что хоть имя оставили. Он-то побыв некоторое время Сергеем, настолько привык к «Виктору», что уже давно не оборачивался, когда кто-нибудь на улице громко звал Петра.

Москва Красная площадь. 01.05.1941 г

Веселое оживление, крики «ура», тучи разноцветных шариков и знамена, плакаты, транспаранты… Казалось, они с Настей утонули в этом красном море.

Анастасия сначала ни в какую не хотела идти на демонстрацию, но если бы жены комсорга треста, да еще и кандидата в партию, не было бы вместе со всеми, это, самое малое, вызвало бы пересуды и сплетни. Пришлось воспользоваться административным ресурсом. Лутцу Анастасия перечить не смела. Он был единственным связующим звеном между ней и отцом, возглавляющем в Париже «офицерский союз».

Настя шла молча, впрочем, стараясь ничем не выдавать своего раздражения. Но постепенно праздничное настроение передалось и ей. Тем более, что по рукам пошли маленькие бутылочки водочки и коньячка.

В конце концов разве можно злиться на этих людей, так искренне радующихся и так бесхитростно делящихся своей радостю с другими. Вот уже его жена шагает с подаренными кем-то воздушными шариками и поет веселую песню про летчиков. Они шли в четвертой колоне от мавзолея, и когда Виктор посмотрел на лево, сердце у него сжалось.

Вот он, Сталин! В своем всегдашнем светлом костюме из «коломенки» и фуражке-ворошиловке. Смеется и машет рукой. Так близко! Ведь Виктору, ворошиловскому стрелку, ничего не стоит попасть отсюда в вождя! Как просто и как нереально. Судьба словно смеется над ним.

А поднялась бы теперь у него рука? После всего того, что он знает, после панорамы лежащей в руинах Москвы, после тысяч лежащих в оврагах и гниющих трупов тех, кто идет сейчас рядом с ним, после знакомства с фильтрационными лагерями? Да, ГУЛАГ он тоже помнил, но люди выживали и там. И освобождались. А из лагеря для перемещенных лиц было только две дороги: в полицаи-белоповязочники и на метр под землю. Иногда и такого выбора не было, когда тебя, распухшего от лучевой болезни, но еще живого, штыками, вместе с десятками таких же загоняют в ров и бросают издалека сверху землю.

— Чего нос-то повесил? Вспомнил чего что ли? — окликнул его Мишка Назарян. Очки сползли вниз по его покрасневшему носу, фетровая шляпа съехала на затылок. Толкается, целоваться лезет, морда пьяная, того и гляди флажком глаза выколет. Эх Мишка, Мишка — добрая душа. Наливай.

Москва Языковский пер. д.6 20.06.1941 г

Это был ее настоящий день рождения. Свой настоящий Виктор праздновать никак не мог, а тот, что записан в фальшивом паспорте, просто не хотелось.

Праздник удался. Гостей было не много. Чета Прохоровых (Он — тот самый принципиальный главбух, она — секретарь профкома управления), Назаряны и Олег Щерба с подругой. Олег — его сосед и просто хороший парень. Он притащил с собой баян, так что застолье, как это бывает, продолжалось под «Тачанку», «Три танкиста» и «бой на озере Хасан». Олежка без устали играл на баяне, который он притащил с собой. Потом, неожиданно для Виктора, Анастасия взяла гитару и озорно запела:

— Крутится вертится шар голубой

Крутится вертится над головой

Крутится вертится, хочет упасть

Кавалер барышню хочет украсть

— На сопках Маньчжурии сыграй, — закричала Соня — Олегова подружка.

— Просим, просим, — зааплодировали все. Стол сдвинули к окну и три пары закружились по комнате. Только баянист остался не при делах. Потом Олег хлопнул себя рукой по лбу и скрылся в прихожей. Через некоторое время он вместе с Митричем, соседом сверху, притащил патефон. Откуда-то появились еще люди, некоторых из которых Виктор смутно помнил, а других не узнавал вовсе. Танцы до упаду. Однако народ и не думал останавливаться. Наоборот, патефон вынесли на улицу и поставили на табуретке возле парадного. Вскоре публики прибавилось. Вино, смех, теплая летняя ночь двадцатого июня сорок первого года — последняя мирная ночь.

Москва Языковский пер. д.6 22.06.1941 г

Началось! — он стоял возле зеркала с половиной выбритого лица. Именно таким застало Виктора сообщение Совинформбюро. — Все! Теперь это не остановить. Все развивается по дьявольскому сценарию, заключительным актом которого станет ядерная бомбардировка городов СССР. Вон Лутц только позавчера вернулся из своей странной командировки в закавказье, а сейчас по радио передают, что англичане бомбили Баку. В Иране начались столкновения между частями Красной армии и экспедиционным британским корпусом. Ну а немец атаковал с запада. К этому все и шло.

Орловский подошел к окну. Люди толпились на тротуаре возле уличных репродукторов. Толпа уже заполонила половину проезжей части. Образовалась пробка. Диктор замолчал. Стало как-то непривычно тихо. Только ребенок плачет у кого-то на руках. Зазвонил телефон.

— Орловский, — бодрый голос Лутца звучал как нечто инородное и глупое посреди всеобщего горя. Виктор отдернул от себя трубку так, будто она была намазана ядом и сжал ее в кулаке так, что побелели пальцы. — Орловский. Виктор, где ты там пропал?

— Да, — выдавил из себя он.

— Жду тебя с женой по старому адресу. Помнишь небось «Волну?» Чтобы к четырем был как штык. Есть разговор, да и все наши собираются. Считай, что это приказ. Об остальном при встрече.