Ишь ты, шкура. Почуял запах крови, осмелел. Не боится уже ничего. Чуть ли не открытым текстом по телефону говорит. Похоже, что все идет по их плану. Вот и базу расконсервируют. — Орловсий закусил нижнюю губу. — не успел он увести Настю в глухую деревню, как задумал еще осенью. То командировка эта, то повышение. Опять же зимой было не реально устроится в деревне. Дотянул, твою мать. Ну хорошо, поедем и посмотрим, что вы там затеваете, гаврики.

Такси высадило их на окраине Тимирязевского арка. Прямо к воротам ДСО «Волна» Орловский ехать не решился даже сейчас.

Здесь все было по прежнему. Разве, что территория казалась менее ухоженной. Парк метр за метром отвоевывал ее у людей. Вот уже на площадке для игры в городки шелестят листьями на ветру ростки будущего дикого малинника, да и в прыжковой яме из-за зарослей борщевика не видно песка. На втором этаже местный филиал ОСВОДа устроил что-то вроде склада, и теперь Гоша Яценко тащит оттуда под мышкой несколько весел, а на каждом плече бывшего соседа Орловского по спасательному кругу.

— О-о-! Какие люди! С дамой познакомил бы что ли, деревеньщина.

— Пошел ты, — махнул рукой Виктор.

— Ты чего такой смурной, Виктор? — с крыльца сбежал Ян Лутц. На его посвежевшем лице сияла улыбка. — Все еще только начинается. Разве не этого ты хотел? Не сегодня завтра кровавый сталинский режим будет сметен с лица земли. Как говорят наши немецкие друзья — «блицкриг».

Говорит будто на митинге. Обрабатывает, скотина. Профессиональная привычка, куда деваться. — Орловский достал папиросу и закурил. Он не стал ничего отвечать, только придал своему лицу невозмутимый вид.

И правда, что-то он расклеился как барышня из той позавчерашней песни. Что он будет делать дальше, Виктор еще не решил. Одно понятно — с парнями из «Волны» ему не по пути. Остаться с ними — это значит опять: стрельба, гонки на автомобилях, засады и убийства. Того и гляди, опять забросит в пятьдесят восьмой.

Нет уж! Мы как-нибудь сами, потихоньку, своим чередом и подальше отсюда. Только бы придумать как.

Орловский понимал, что об отпуске на работе теперь не может быть и речи. Война! А если самому просто взять и рвануть? В военное время? Эх…

Вся первая неделя войны прошла в бестолковой суете. Сводки о положении на фронтах не радовали, на работе все дела встали. Начальство постоянно ждало из наркомата распоряжений о переброске людей и техники на строительство оборонительных сооружений. Все довоенные дела отошли на второй план, а то и вовсе встали. В общем, не работалось.

Сотрудники не вылезали из курилок, обсуждая последние новости. Помимо сообщений от Совинформбюро, здесь говорили о скакнувших вверх ценах на продукты на Тишинке или о том, кто и когда записался добровольцем, а кому пришла повестка из военкомата, думали-гадали кому дадут бронь, а кому нет.

Из самого треста на фронт пока не ушел никто, а вот уз управления, откуда перевели Орловского, семеро уже отбыли на сборный пункт.

Что интересно, по городу нельзя было сказать, что началась война. От кафе на углу Моховой, где стояли парни и девушки, доносился звонкий смех, возле входа в парк, у киоска выстроилась очередь за мороженным, припоздавшие зрители спешили попасть на дневной сеанс до третьего звонка, мамочки с колясками прогуливались по скверу, редкие прохожие шарахаются от поливальной машины, медленно ползущей вдоль тротуара. Обычный день.

Да нет, не обычный. Вон в сквере торчит длинный ствол мелкокалиберной зенитной пушки, а по трамвайным путям, дковами о булыжники, едет военный патруль, на афише плакат «Родина мать зовет», да и репродуктор каждые два часа громоподобным голосом Левитана передает последние сводки. Вот и сейчас:

— Добрый день, товарищи! Передаем сводку Совинформбюро.

В течение двадцать девятого июня наши войска вели тяжелые бои на минском, барановическом, луцком направлениях. Наступление танковых частей передового эшелона противника на минском и слуцком направлениях остановлено. Танковые части противника несут большие потери.

Упорным сопротивлением и контратаками на этих направлениях наши войска задерживают продвижение основных сил противника.

На всём протяжении советско-финляндской госграницы противник проводил усиленную наземную разведку, сопровождаемую артиллерийским огнём. Все попытки разведчиков противника проникнуть на нашу территорию отбиты.

На остальных участках фронта наши войска прочно удерживают госграницу.

По дополнительным данным, двадцать седьмого июня в Рижском заливе потоплена подводная лодка противника.

Советская авиация за двадцать девятое июня уничтожила сорок три самолета противника. Потери нашей авиации — двенадцать самолетов.

На вильненско-двинском направлении попытки подвижных частей противника воздействовать на фланги и тыл наших войск, отходящих в результате боёв в районе Шауляй, Кейданы, Поневеж, Каунас на новые позиции, успеха не имели. Энергичными контратаками наших войск подвижным частям противника нанесён значительный ущерб, как в личном составе, так и особенно в материальной части.

На минском направлении усилиями наших наземных войск и авиации дальнейшее продвижение прорвавшихся мотомехчастей противника остановлено. Отрезанные нашими войсками от своих баз и пехоты мотомехчасти противника, находясь под непрерывным огнем нашей авиации, поставлены в исключительно тяжёлое положение. Отходящие от госграницы наши пехотные части прикрытия ведут ожесточённые бои и сдерживают продвижение моторизованных и пехотных войск противника на линии Лида — Волковысу.

В результате упорных и ожесточённых боёв — за период в семь-восемь дней немцы по теряли не менее двух с половиной тысяч танков, около полутора тысяч самолётов, более тридцати тысяч пленными. За тот же период мы потеряли: восемьсот пятьдесят самолётов, до девятисот танков, до пятнадцати тысяч пропавшими без вести и пленными…

Люди будто бы пока не понимают всю серьезность происходящего. Так оно всегда бывает. Пока жаренный петух не клюнет именно твою задницу, да побольнее, креститься не будешь. Не воспринимает человеческий мозг какую-то абстрактную угрозу. Да, где-то там идет война, гибнут под танками женщины и дети, уцелевшие прячутся в подвалах, куда поборники «нового мирового порядка» бросают гранаты, горят больницы, танки бьют прямой наводкой по легковушкам, набитым беженцами, таранят их, под улюлюкание стреляют с бронетранспортера из крупнокалиберного пулемета по окнам домов, снимают все это на ручные камеры, чтобы потом похвастаться перед родственниками. Но это все где-то там, где-то далеко. Наверное, если бы танки стреляли по домам где-нибудь на Пресне в районе горбатого моста, москвичи бы уже не толпились у витрин магазинов, глазея на новую коллекцию летней одежды, как они это делают сейчас.

Орловский с какой-то жалостью посмотрел на ротозеев у галантереи напротив. Сколько им еще предстоит хлебнуть.

Уже в августе картина изменилась. На окнах наклеены крест-на-крест белые бумажные полоски, закрыто кафе за углом, исчезли продукты с витрин магазинов, автобусы, троллейбусы и трамваи по вечерам светятся изнутри загадочным синим светом сквозь заклеенные плотной бумагой окна, вместо ушедших на фронт регулировщиков на перекрестках машут флажками молоденькие девчата в красноармейской форме с винтовками СВТ за спиной, такие же девушки из подразделений ПВО обходят подъезды, проверяя светомаскировку, по три раза за ночь сирены воздушной тревоги загоняют москвичей в метро.