Разъяренный Богдан вскочил со скамейки.

— На мосту случилась авария, и остался один ряд, я полчаса полз… — зачастил брюнет, расстегивая сумку.

— А метеорит не падал на мост? «Я не виноват, я ни при чем!» — передразнил тонким голосом Богдан. — Вам самому не стыдно себя слушать?

— А вам не стыдно так накидываться на человека? — вдруг встала Юля, заслонив собой официанта (который был выше ее на голову).

— Вы что его защищаете? Он вам кто — кум, сват? — возмутился Соловей.

Официант, вставший в позу оскорбленной невинности, сглотнул так, что дернулся кадык.

— Да, кум и сват! — своим мышиным голоском ответила невестка. — Это лучший друг вашего сына, между прочим.

— Ах вот как.

Богдан приостановился. Да, пожалуй, зря он накинулся на парнишку…

— Это Борис, он талантливый дизайнер, — говорила Юля. — А если он сейчас в ресторане работает, так это временно…

— Ну, Юль, это никому не интересно, — смутился брюнет.

— Трудные времена у каждого могут случиться, вам ли не знать! — закончила невестка.

Что? Богдан взглянул на нее изумленно.

— Почему, дорогая моя, мне ли не знать? — медленно произнес он.

— Э-э… это я так, — стушевалась невестка, — неужели… никогда у вас…

— У меня все великолепно, — сказал Богдан. — Особенно сейчас. Задушевная беседа, красивая женщина, а теперь еще еда доехала. Чего еще желать? Вот тут у нас баклажаны алла пармеджано, тут закуски, салат, фокачча. Вот рыба, вот мясо. Берите, ешьте! Не зря же вы из музея выбрались, терпите меня уже час. У вас еще минут пять есть, успеете проглотить.

— Нет, спасибо! — вспыхнула Юля. — Я лучше вернусь на работу.

— Поня-атно. Тут всего лишь лосось на пару, а на работе вам, очевидно, стерлядь на серебряном блюде подают.

В глазах у невестки мелькнул огонь бикфордова шнура, она сжала губы так, что те побелели, вытянулась в струну и выпалила:

— На золотом блюде! Вы дальше своих миллионов, — она помотала пятерней у него перед носом, — ничего не видите! Стоит их потерять, чтобы зрение прочистилось!

Не успел Богдан найтись с ответом, как Юлия умчалась, будто наскипидаренная. Ну, бабы! Ведь ничего она не знает про него, не может знать! Не знает эта Юля — но нутром чует его ситуацию! И чует, куда ткнуть, чтоб за живое задело. Интуиция, ёпрст ее через забор… Тьфу!

Официант Борис нерешительно потоптался на месте, протянул руку к ресторанной сумке.

— Я могу увезти… — пробормотал он.

— Нет уж! Садитесь! — указал ему Соловей. — Напортачили, теперь сами будете этого лосося есть. — Он сел напротив, откинулся на скамейку и долго выдохнул, успокаиваясь. — Значит, вы лучший друг Степы?

— Жили две сестры, Эстер и Лия. — (Так всегда начинала эту историю Юлина бабушка Рина.) — Эстер — значит «звезда». Звезда должна быть яркой, но Эстер была мягкой и тихой. Лия — значит «слабая». Но Лия была смелой. Впрочем, обе сестры были красавицы — тонкие, темноглазые, с пушистыми волосами до пояса. Старшей сестре, Эстер, исполнилось семнадцать, когда в нее влюбился молодой башмачник. Наверно, Эстер его любила. Но ее родители были богаты, ее отец держал три магазина в Одессе. Родители сказали: нет! И Эстер их послушалась. Она вышла замуж за того, кого ей сосватали: за шепелявого Натана Эпштейна, который управлял первым магазином ее отца.

— А что было потом, бабушка?

— А потом она прожила долгую жизнь, у них с Натаном родились дети, потом пошли внуки… Хорошо, что Эстер вышла за Натана!

— Почему это? Он же шепелявый.

— Зато одной из их внучек стала я. Если б они не поженились, меня бы на свете не было. А если бы я не родилась, ты бы тоже не родилась!

— Нет, бабушка, я бы уж родилась как-нибудь, — серьезно возражала Юля.

— Как бы то ни было, Эстер с Натаном прожили вместе до восьмидесяти лет, справили золотую свадьбу. Но Эстер всегда вспоминала того башмачника, которого она полюбила в семнадцать лет.

— А он ее вспоминал?

— Наверно. Первая любовь долго помнится.

— А что было с Лией?

— Я ведь говорила, что Лия была смелая? Так вот, когда Лия влюбилась, она не стала слушать родителей. Она убежала со своим кавалером. Они поженились и уехали из Одессы далеко, в австрийский город Вену. Муж Лии был высокий, с черным чубом, с огоньком в глазах. Он умел ее насмешить, однажды она смеялась так сильно, что надкусила себе кончик языка. Эстер посылала письма сестре Лие, а Лия ей слала открытки. Видишь вот эту? Здесь написано на идише: «У меня теперь в одном дне больше счастья, чем во всей моей жизни в Одессе».

— Что это за дворец на открытке?

— Давай прочитаем. Kunsthistorische Museum.

Юля сейчас стояла перед тем самым дворцом, перед распростершим жемчужно-серые крылья венским музеем. Стояла посреди пышного европейского города, куда не чаяла добраться, стояла, обдуваемая летним ветром, невидимая для прохожих, и чувствовала замирание сердца: вдруг настигнет ее счастье, когда-то связавшееся с открыточным силуэтом? А?.. Нет, пока нет.

Впереди на идеально выстриженных газонах выстроились кусты, оформленные в зеленые шары и кубы, далее возвышались помпезный памятник какой-то венценосной особе и величественное здание с куполом, полный близнец овеянного давним счастьем музея. Солнце, стремившееся к вечеру, пронзало листву золотыми лучами, выстилало газоны полосами теней. Справа прилетал автомобильный гул, гудки, обрывки голосов — там пролег широкий бульвар, Ринг, знаменитое кольцо, опоясавшее центр Вены. Юльке хотелось бы забежать в Kunsthistorische Museum, но…

— Жили две сестры, Эстер и Лия. Старшая, Эстер (кстати, твоя прапрабабушка), вышла замуж за умнейшего Натана Эпштейна. Он бы мог поступить в университет и стать профессором математики, но ему нужно было на хлеб зарабатывать, а не учиться, да потом, евреев тогда в университеты не особо пускали. Он стал счетоводом, потом управляющим в магазине и своим умом стал зарабатывать хорошие деньги. А потом он женился на Эстер, чей отец владел этим магазином и еще двумя. Через пять лет у них было уже пять магазинов, Эстер носила шляпки из французской мастерской и ела у осетра только спинки, потому что тешу не любила.

— Бабушка, а что Лия?

— Лия влюбилась в красавца Давида. Он был такой веселый, что мог рассмешить даже дерево, и умел говорить женщинам такие комплименты — ай-яй-яй! Когда он шел по улице, в каждый дом его зазывали в гости. Никто не хвалил его ум, но это, наверно, потому, что хвалили все прочее. Однажды Давид посмел поспорить с отцом Лии, которому, вообще-то, никто слова поперек не смел сказать, а Давид ему: «Вы не совсем правильно ведете дело…» Ой, что было! С тех пор отец называл Давида «этот шлимазл» — неудачник…

— Но Лия все равно убежала с ним!