Словно в подтверждение своих слов, он жадно накрыл ее губы своими. Его дыхание было горячим и от него пахло кофе, который он, должно быть, пил за завтраком. Внезапно Лили ужасно захотелось оказаться там, в столовой, чтобы наблюдать, как его сильные некрасивые губы прикасаются к чашке и делают глоток, как двигается его кадык, когда он глотает гренки, яйца, окорок или чем там еще угощали его за завтраком. Ей хотелось быть рядом с ним, когда он ест, когда поднимается из-за стола, когда идет в постель. Ей хотелось наблюдать, как он закрывает глаза и погружается в сон. Хотелось видеть, как он бреется. Понять, поднимает ли он подбородок, чтобы провести по нему бритвой снизу вверх, как это делал Эдвин, когда она была еще совсем ребенком.

Она хотела… О господи! Она хотела все… Хотела его, а потому в это самое мгновение забыла о собственных намерениях, тщательно выстроенных планах и обо всем остальном. Ее глаза, рот и все существо заполнял только он, виконт Килбурн… нет, Аполлон Грейвс.

Лили, отчаянно желая его, словно они не виделись несколько лет, хотя он покинул ее постель всего несколько часов назад, буквально впилась в его губы и тихонько застонала.

Аполлон нежно гладил ее лицо и еле слышно шептал:

— Ш-ш-ш.

В той части сознания Лили, которая еще не утратила способности функционировать, вертелась мысль, что они здесь не одни, но ей не было до этого никакого дела. Она хваталась за его плечи и волосы, мечтая чтобы его одежда вдруг исчезла, а он сам стал опять Калибаном, не Аполлоном, не лордом.

Внезапно он поднял ее, усадил на стол, зашатавшийся под ее тяжестью, и, тихо выругавшись, задрал ей подол и просунул руку в разрез панталончиков. Его пальцы грубо и решительно проникли в ее лоно, раздвигая шелковистые складки, а губы без всякой нежности терзали ее рот.

Она застонала, и Аполлон, на мгновение отстранившись, потребовал:

— Тише!

Подушечка его большого пальца нащупала чувствительный бугорок, нажала на него и принялась описывать небольшие, сводящие с ума круги, и Лили вонзила зубы ему в плечо, чтобы не закричать.

Наклонив голову, Аполлон лизнул ее шею и выругался:

— Черт! Я не могу…

Лили запротестовала, когда он убрал руку, но увидев, что он расстегнул бриджи, замерла в предвкушении. Он утроился между ее бедрами, раздвинул их пошире, отчего стол угрожающе зашатался, а Лили зашипела:

— Остановись, иначе сломаешь!

Но в ответ Аполлон лишь посмотрел на нее, улыбнулся и подался вперед.

Лили схватила его за плечи, когда он вошел в нее неожиданно грубо и обжигающе горячо — так хорошо, что ей пришлось опять вонзить в него зубы, чтобы не закричать.

— Однажды, — выдохнул Аполлон, снова качнув бедрами, растягивая, заполняя до отказа ее лоно, — я отвезу тебя в такое место, где не нужно будет заботиться о том, чтобы тебя не услышали. Там ты сможешь не только стонать, но и кричать во весь голос.

Аполлон вошел в нее до отказа, так что их тела соприкасались, а подол ее платья сбился между ними в беспорядочную массу. Стоило ему чуть отстраниться, и Лили ту же принялась колотить его кулаками по спине и требовать:

— Ну же!

Положив одну ладонь на ее бедро и упершись другой в стену, Аполлон вновь качнул бедрами с такой силой, что стол ударился в стену.

Лили ошеломленно охнула, они занимались любовью прямо здесь, и это было восхитительно. Только вот грохот стола мог привлечь чье-нибудь внимание. Лили застонала от досады. Она не хотела, чтобы это закончилось вот так, но ведь дверь не была заперта, да и замка на ней нет.

— Обхвати меня ногами, — выдохнул Аполлон, и его влажное горячее дыхание обожгло ей ухо.

— Нас услышат.

— Просто сделай то, о чем я тебя прошу, — простонал Аполлон.

Лили обхватила ногами его талию, вскинув бедра так высоко, как только могла, он подхватил ее под ягодицы и оторвал от стола. Лили оказалась буквально насаженной на его плоть. Это выглядело настолько непристойно, что Лили должна была бы лишиться чувств при одной лишь мысли об этом, но вместо этого едва не взорвалась.

Аполлон облокотился спиной о стену и переместил руки на талию Лили. Она смотрела в его полузакрытые глаза, на его расслабленные от чувственного удовольствия черты лица, когда он поднимал и опускал ее, используя в качестве источника наслаждения. Каждый подъем вверх опалял самую чувствительную часть ее лона, а каждый толчок вниз порождал мощную волну удовольствия.

Аполлон сводил ее с ума, распалял желание, и Лили уже не была уверена, что сможет сдержать крик.

Должно быть, он почувствовал опасность: открыл глаза с огромными черными зрачками и приказал:

— Поцелуй меня.

Лили подалась вперед, чувствуя себя куклой в его сильных руках, и прижала свои сомкнутые губы к его губам. Поцелуй получился целомудренным и нежным, несмотря на то что внизу плоть мужчины терзала ее собственную. Она была такой набухшей, влажной и разгоряченной, что Лили уже не верила, что это когда-нибудь закончится. А может, просто не хотела, чтобы закончилось. Может, ей хотелось, чтобы Аполлон заполнял ее так вечно и продолжал любить своей мощной, идеальной формы плотью до тех пор, пока она не лишится сознания. Он мог любить ее всю ночь напролет, а проснувшись, она обнаружила бы, что он, все такой же тугой и неутомимый, опять погружается в гостеприимные влажные глубины ее естества.

Но это не могло длиться вечно: подобное было возможно лишь в фантазиях Лили, порожденных его жаром и запахом, и когда они начали сбиваться с ритма, она протянула руку вниз и потерла свой чувствительный бугорок.

Это было восхитительно бесстыдно, и губы Аполлона изогнулись в довольной улыбке.

— Ты… ты… чего улыбаешься? — прошептала Лили, почти касаясь губами его влажной от пота шеи: — Да, мне нравится трогать себя, когда ты входишь в меня.

Эти слова оказались последней каплей. Аполлон заскрежетал зубами, и сухожилия на его шее натянулись от мощного освобождения плоти. Лили почувствовала, как ее заливает горячая влага, и, тоже взмыв на вершину блаженства, укусила его, ощутив на губах соль, ощутив вкус жизни.

Грейвс-Хаус выглядел довольно уныло.

Тревельон окинул взглядом темный фасад особняка, помогая выйти из кареты леди Фиби и ее пожилой кузине мисс Батильде Пиклвуд. Вход освещал единственный фонарь, и неизвестно, что было тому причиной: жадность или неприветливость хозяина дома.

— Уф! — выдохнула мисс Пиклвуд, когда ее ноги коснулись наконец посыпанной гравием поверхности подъездной аллеи. —