* * *

Пуля ударила его сзади. Боли не было — Господь на время обеспечил ему общую анестезию, — а сознание прояснилось на удивление быстро. Он понял: попадание в правый бок, легкое не пробито. С ребрами разберемся позже.

От удара он потерял равновесие, шагнул вперед и чуть было не наступил на Малышку. Даже сейчас, в угаре схватки, его едва ли не до слез растрогало то, что она пыталась ему помочь. Каким адом, наверное, было для нее всё это: ночное нападение, перестрелка, излучение, неудавшееся похищение, встреча со смертью лицом к лицу (или что там от лица осталось)… И тем не менее она нашла в себе силы поднять пистолет. Возможно, она даже сумела бы выстрелить во врага, защищая его, бродягу, если бы, например, оказалось, что он ранен более серьезно или если бы этот здоровенный чистоплюй в пиджаке вырубил его…

Страшно подумать, что они сделали бы с нею, попади она всё-таки к ним в плен. Но, похоже, всё обошлось. Бродяга вытер о пальто руку, испачканную в слизи, и взял пистолет из руки Малышки. Развернулся с уходом вправо, под прикрытие фургона, — как раз вовремя: чужак, который стрелял ему в спину, отработанным движением поменял обойму.

Бродяга не дал ему еще раз продырявить свое пальто, много раз спасавшее его — и не только от холода. Он выстрелил трижды, и как минимум две пули попали в цель. Чужак сполз по стеночке, а бродяга в наступившей тишине прислушался к верещавшей внутри фургона рации. Он не мог разобрать ни слова, а лезть в фургон не хотел, чтобы не оказаться в ловушке. И он имел свой резон: будь это его средство передвижения, он предусмотрел бы возможность самоликвидации на случай захвата. Кроме того, Малышка всё еще находилась в опасности — в живых оставался еще один чистоплюй.

Проще всего — не двигаться. Не обнаруживать себя. Затаиться где-нибудь поблизости от фургонов и дождаться, пока мотылек сам прилетит на свет, — но на это у бродяги уже не было времени. Он чувствовал, как намокает рубашка и липкое тепло распространяется вниз. От потери крови слабели ноги. Если Бог хотел покончить с чужаками, то бродяге следовало поторопиться.

Он погладил Малышку, сказал ей: «Подожди меня здесь», — и отправился на охоту.

Утром, с похмелья, она долго не могла понять, куда делась сперма (по ее ощущениям — море спермы). Потом сказала себе: старушка, ты что, всё еще бредишь? Какая сперма? Ты сама в себя кончила, а это, как ни крути, высший пилотаж в безопасном сексе. Однако ее нижняя половина, похоже, приняла происходившее ночью всерьез. Натруженные места реально побаливали. Что называется, с непривычки. Ничего, подруга, всё в наших руках… а может, в наших мозгах. Главное — иметь перспективу. Перспектива длиной в двадцать пять оргазмов замаячила в Сонином воображении, сливаясь со столь же сладостным видением череды стеклянных фиалов, наполненных мутноватым шестидесятиградусным любовным зельем…

О господи, но как же ей хреново сейчас! Ровно настолько хреново, насколько хорошо было ночью, и в этой компенсации полученного удовольствия Соня при желании даже сумела бы углядеть некую высшую справедливость, но не имела такого дерьмового желания. На самогон она смотреть не могла без дрожи и всё-таки понимала: надо. Иначе будет хуже.

Вот теперь — точно лекарство. Гадкое, противное и мерзкое… Трясущейся рукой она потянулась к бутылке, в которой что-то плескалось на дне, но даже эта доза казалась ей убийственной, а о том, чтобы спуститься в подвал для полноценного «лечения», не могло быть и речи.

Ох, грехи наши тяжкие! Зажмурившись, она влила в себя пойло, которое ночью без проблем проскакивало в желудок, но утром тут же попросилось обратно. Лишь невероятным усилием воли и при помощи обеих рук Соня удержала самогон внутри страдающего организма.

Спустя несколько минут пришло облегчение. Волна просветления, растворяющая свинцовый туман, поднялась из груди в голову, и в Сониной труднодоступной, забитой шлаком памяти вдруг без приглашения, сама собой, всплыла фраза из отчета о пропавшей экспедиции: «…по радиосообщениям некоторых членов поисковой группы, они вступали в контакт с людьми, присутствия которых впоследствии ни обнаружить, ни подтвердить не удалось».

Контакт. У нее был контакт минувшей ночью, да еще какой. Всем контактам контакт. И, что интересно, именно с человеком, обнаружить или подтвердить присутствие которого ей ну никак не удавалось. Она не поленилась, совершила над собой очередное зверство и осмотрела пол возле окна и подоконник. На полу имелись подозрительные белесые пятна, но, по правде говоря, весь пол в мастерской был изрядно заляпан красками и химикалиями.

Выяснив, что жить на коленях ей сегодня особенно тяжело, Соня отказалась от дальнейших следственных действий. Не помешал бы холодный душ, но где тут получишь такую роскошь? Она ограничилась тем, что плеснула себе в лицо водой из бутылки, высунувшись из того самого окна. Глянув вниз, она подумала: ого. Не факт, что не покалечилась бы. А если неудачно упасть на этот парапетик, то можно и концы отдать. Вот потешила бы Барского… да и всю публику. «Неприемлемые воздействия», мать вашу…

Так, ну и на что она способна сегодня? Только на что-нибудь интеллектуальное, не требующее лишних телодвижений. Например, посмотреть еще разок этот дерьмовый диск — вдруг она поторопилась с выводами? Что ни говори, а о своей интуиции она по-прежнему была высокого мнения. И если интуиция попросила: взгляни, что тебе стоит, — Соня не видела причин отказываться.

Заранее тоскуя при мысли о необозримых объемах информации, которыми придется ворочать, она включила ноутбук. Пока «Windows» поднималась, Соня вспоминала, куда дела диск. Оставила внутри? Кажется, нет. И даже точно нет. Она засунула его в блокнот, между пустыми страницами. Еще, помнится, подумала: а эту фальшивку тоже можно будет слить в Интернет — как пример той херни, которую ей тут грузили под видом страшной тайны…

Блокнот лежал там, где она его и оставила, — на полке под картиной с глазом. Соня мельком взглянула на полотно и похолодела. Она могла бы поклясться, что изображение претерпело изменения, но была не в состоянии осознать, что же именно изменилось. Сам глаз как будто остался прежним и находился на прежнем месте. Значит, изменился город внизу…

Да что это с тобой, оборвала себя Соня. Сначала у тебя секс с мачо-невидимкой, теперь мазки сами собой ползают по холсту. Возможно, девочка, ты просто допилась. Галлюцинации — это ведь тоже электрохимия…

Но она чувствовала, что причина охватившей ее тревоги в другом. Всё можно списать на игру воображения, пока получаешь от этой игры удовольствие. В противном случае сразу начинаешь видеть в своих бедах происки внешнего врага — как будто враг не может находиться внутри, причем так глубоко, что впору заподозрить в себе латентного самоубийцу, единственная цель которого — не жить долго и счастливо.

К черту. Она сняла картину с гвоздя и поставила на полку изображением к стене. Вот и решение проблемы. Пусть теперь там, на ней, хоть вулкан извергается. «А если еще раз попробуешь меня испугать, сожгу», — мысленно пригрозила Соня картине, взяла диск из блокнота и уселась за компьютер.