Как выяснилось, странные игры только начинались. Запустив диск, она обнаружила на нем единственный файл — фильм под названием «Устранение течки», который включила на воспроизведение с каким-то кислым привкусом обреченности во рту (помимо обычной похмельной помойки), поскольку примерно догадывалась, что увидит на экране. Интуиция не подвела, но это уже не радовало.

Главной героиней семидесятиминутной порнографии была молодая художница в поисках вдохновения. И в самом начале она его почти находит — с молодым сотрудником музея, который девственник и любит ее платонически, а между тем девушка уже вся извелась. Она приглашает его к себе и показывает ему свои работы. Он потрясен. Никогда и никто не был так близок ему эмоционально. И надо же — в самый трогательный момент платонической любви в доме начинает течь труба.

Соня продолжала тупо смотреть.

Художница вызывает сантехника. Тот является почти сразу же (наверное, ждал за дверью) — метр девяносто, загар, здоровенные плечи, задница без полосы от плавок и, само собой, дрын размера XL, который он тут же предъявляет, невзирая на потоп. Сантехник и художница делают любовь в воде и частично под водой. Сотрудник музея смотрит на то, как устраняется течка, приобретает познания о технической стороне вопроса и присоединяется к свободной муфте.

На тридцать второй минуте Соня щелкнула зажигалкой, вытащила диск из привода и поднесла его к язычку пламени. Пока диск плавился, она смотрела на тыльную сторону картины («Ты, сука, — следующая») и всерьез думала, не поджечь ли к херам собачьим этот гребаный особняк. Проводка старая, замыкание, да и кто будет предъявлять претензии…

Маленький очистительный костер. А потом, может, и большой.

Станет ли ей от этого легче? Особняк, конечно, не Золотой храм, но всё-таки…

И тут она вдруг поняла, от чего ей действительно станет легче, вернее, после чего. Станет легко, проблемы улетучатся, она избавится от долгов — радикально и навсегда…

После того, как она обольет бензином себя и щелкнет зажигалкой.

— Ты получил мое послание, — произнес голос из темноты. Это был не вопрос, а утверждение.

Параход кивнул, потом спохватился:

— Если рисунок — послание, то да.

Его состояние имело признаки сна, но было чем-то другим; во всяком случае, он убедился, что это не сон, когда подумал о явном сходстве… и не проснулся. Обычно он использовал несколько проверенных способов, чтобы отличить реальность от сновидения, и еще пару — чтобы гарантированно пробудиться от любого кошмара. Сейчас ни один способ не сработал.

Он будто находился под наркозом и беседовал с «анестезиологом», отключившим его от тела. Неприятное положение, что и говорить, — и даже немного жуткое, как заточение в бесплотной тюрьме. Жуть заключалась в том, что оно могло продлиться гораздо дольше человеческой жизни.

— Теперь ты знаешь, что должен сделать, — сказал голос. И опять это не было вопросом.

— Не знаю.

Параход понимал, что это не совсем правда, но, чтобы до конца поверить в происходящее, ему требовалось нечто более конкретное, чем указания незнакомого голоса. Кстати, голос был мужским. И вполне мог оказаться голосом практикующего психиатра.

— Ты знаешь, — повторил голос с нажимом.

Параход решил, что на его месте спорить глупо. Трудно было вообразить более кошмарную ситуацию, чем ту, когда киваешь и понимаешь, что кивать нечем, или вроде бы разговариваешь и осознаешь, что у тебя нет ни языка, ни связок, ни легких. Пожалуй, это смахивало на игру чьего-то воображения, вобравшего его в себя с потрохами. Впрочем, он обладал определенной самостоятельностью — но автономия мыслящего сгустка, подвешенного в первозданной тьме, как-то не утешала. Внутри сгустка зародилась мысль, что, если ему суждено спастись, то упаси его бог в дальнейшем от таких игр.

— Как скажете. — Он попытался сделать маленький шажок к своему освобождению.

— Давай без этого, — сказал голос. — В «креатурах» я не нуждаюсь. («Еще бы», — подумал Параход, вообразив вдруг, что разговаривает не с человеком, а с самим духом-хранителем города-призрака.) Нужна твоя добрая воля.

У Парахода было столько доброй воли, что хватило бы на десяток монахинь-миссионерок, но он знал, что с этим запасом надо обращаться поосторожнее. Слишком часто добрая воля становилась оружием массового поражения.

— Чтобы делать, я должен быть уверен…

— В чем?

— В том, что этот разговор — не свидетельство моего безумия.

— Ничем не могу помочь. — В голосе появилось что-то очень похожее на сарказм. — Но это не имеет значения. Безумие — удобная штука. На него можно списать всё что угодно, не так ли? Не сомневайся, действуй. Потом, когда всё закончится — если всё закончится, — ты сможешь остаться здесь. Другие должны уйти. Иначе все умрут.

Конечно, ночью он так и не сомкнул глаз и к утру чувствовал себя вяленой рыбой, в которую по ошибке вселилось сознание. Долгое бессрочное ожидание изматывало; ожидание неизвестно чего изматывало вдвойне.

Бледный рассвет возвестил об окончании вахты, которую он нес, сидя в кресле и не выпуская из руки пистолета. Пальцами другой руки он изредка касался «мышки» ноутбука. Информация, записанная на диске, обнаруженном в машине Бульдога, служила подтверждением того, о чем Розовский давно догадывался, и вызывала у него только два вопроса. Первый: сколько человек знают? Второй: куда делись те, кто знал раньше? Если Бульдог был в этом списке, то его исчезновение ничего не проясняло, а только еще больше запутывало дело.

Розовского не просто так интересовало количество осведомленных, а также источник информации. Он предположил худшее: диск, попавший ему в руки, не единственный. Возможно, подобный «подарок» получил кто-нибудь еще из участников проекта. Розовского это не на шутку напрягало. Если он хочет, чтобы его книга о здешних событиях стала бомбой, все диски должны быть уничтожены. Иначе… иначе его могут опередить, а он не любил, когда его обгоняли на поворотах, будь это сенсационная новость или езда по серпантину.

Он спросил себя: на что ты готов ради того, чтобы оказаться на финише первым? Ему не пришлось долго думать над ответом. После многочасовой пытки бессонницей он был готов на всё.

Но, как выяснилось, не ко всему. Когда за окном взревел двигатель, он почувствовал что-то вроде назидательного щелчка по носу: нельзя быть готовым к тому, о чем не имеешь понятия. Вскочив и метнувшись к окну, он успел увидеть только крышу «ленд ровера», уже рванувшего к выезду со стоянки. Вчера появление машины стало для него полной неожиданностью; столь же неожиданным сегодня оказался угон. А как еще это назовешь? Он сунул руку в карман и побренчал ключами от «ровера». По крайней мере, диск остался у него. И что дальше?