или в первые годы совместной жизни? Наоборот, вплоть до 1839 года он отправлял матушке восторженные письма о своей нежной и заботливой жене.

Можно утверждать, что Глинка плохо разбирался в людях, что он находился во власти любовных чар, но все равно с трудом верится, что Мари столь искусно скрывала свои пороки или кардинально изменилась за короткое время.

По косвенным свидетельствам и поступкам можно восстановить мотивацию избранницы Глинки. Она была такой же романтичной и, возможно, столь же чувственной особой, как и он, что в ту эпоху было не редкостью. Встреча с восторженным интеллектуалом и музыкантом, посвятившим ей свою музыку, вызвала в ней искренние ответные чувства. Глинка был для нее героем. Девушки часто жили в придуманном, романтическом мире любовных романов. Она ничем не отличалась от многих других, для которых удачное замужество было центральным событием жизни, что с детства внушалось большинству дворянских девочек. Этот шаг рассматривался и как возможность повысить свой социальный статус.

Ее мать Луиза Карловна, видимо, также была рада подобному вниманию со стороны известного, только что вернувшегося из-за границы маэстро, наследника прибыльного имения. Хотя, возможно, теща хотела видеть более пристроенного жениха — на госслужбе с постоянным годовым доходом. Ее, как и многих других матерей того времени, имевших дочерей на выданье, меньше всего волновали душевные качества жениха. Больше всего уделялось внимания состоянию, связям и чину.

Помолвка вызвала прилив счастья, которое «невозможно выразить словами», — как сообщал Глинка в письме матушке. Во время венчания в церкви «я… молился весьма усердно — признаюсь, что, несмотря на блаженство быть навеки соединену с любезною, я ужасался будущего и тех различных несчастий, кои нередко постигают жизнь супружескую», — писал Глинка матери и благодарил за присланные дополнительные средства к торжеству[197].

В качестве свадебного подарка Глинка преподнес прекрасные бриллианты, за которые Мари лично в письме благодарила матушку.

Из церкви на небольшой свадебный пир приехало человек двенадцать на квартиру, заранее снятую Глинкой{276}. Потом последовали обязательные визиты к родным и близким в городе. Глинка писал 1 мая из Петербурга в Новоспасское: «Вот уже несколько дней как мы живем вместе, — у нас так тихо и весело»[198]. Он подробно перечислял добродетели юной жены: «…кроме доброго и непорочнейшего сердца я в это время уже успел заметить в ней свойства, кои я всегда желал найти в супруге: порядок и бережливость». Глинка был не оригинален в этих представлениях. Именно они превозносились в сельских усадьбах: «…если бы Вы видели, как у нее все на своем месте в комоде, как долго хранятся самые безделки, то верно бы это Вас порадовало».

Глинка с ужасом вспоминал, что хотел уехать обратно в Берлин. Та любовь не шла ни в какие сравнения с новыми чувствами. Он блаженствовал: «Сердце снова ожило, я чувствую, могу молиться, радоваться, плакать — муза моя воскресла, а всем этим я обязан моему ангелу — Марии. Не знаю, какими словами выразить благодарность провидению за это счастие»[199].

Наконец 25 мая они выехали из Петербурга с тещей по направлению в Новоспасское, предварительно заехав в Москву на несколько недель для свидания с родственниками Мари. Лето 1835 года Глинка проведет в родном имении. Здесь он был счастлив, как никогда более[200].

«Изобретение» нации

Параллельно с любовными переживаниями созревал сюжет для новой оперы. С осени 1834 года Глинка посещал великосветский салон Василия Андреевича Жуковского в Зимнем дворце. Они были знакомы и раньше, вероятно, с 1826 года. Поэт произвел неизгладимое впечатление на композитора — и как личность, и как творец. Жуковский являл собой образец благородного аристократа, его душевные качества — доброта, отзывчивость, смирение, щедрость и мудрость — не знали границ. Была известна его помощь декабристам, Пушкину, Баратынскому, ближайшим и дальним родственникам. Глинка чувствовал в его поэзии новую для русской литературы музыкальность стиха, ритмичность, мистику и суггестию рисуемых картин природы и до конца жизни преклонялся перед его искусством. В собрании сочинений поэта, которое он подарил сестре Людмиле, Глинка оставит надпись: «Чистая, благородная душа В[асилия] А[ндреевича] ясно отразилась в его творениях»[201].

У Жуковского собиралось избранное интеллектуальное общество — давние знакомые Пушкин с Вяземским, Одоевский с Виельгорским, новая звезда — писатель Гоголь, поэт Плетнев. Приглашались избранные образованные дамы. Гоголь в первый раз знакомил публику с «Женитьбой», Одоевский с Пушкиным рассуждали о природе гения и злодейства. В основном у Жуковского говорили о литературе, но иногда пели и играли на фортепиано. Тогда Глинка властвовал сердцами безраздельно.

Рассказ Глинки о национальной опере чрезвычайно увлек хозяина салона. С чем был связан такой интерес?

Жуковский, приближенный к царской семье{277}, поддерживал новую государственную политику Николая I. Он знал о дилеммах, которые решал император, придя к власти после трагического декабрьского восстания 1825 года. Создание национальной оперы человеком его круга, то есть истинным аристократом-художником, могло стать эффектной составляющей государственной политики.

Глинка попадает, как говорится, в нужное время и в нужное место.

С восшествием на трон Николая Павловича начался новый виток политического переустройства страны — впервые император создает общую государственную идеологию, которая должна объединить разрозненные сословия. Империя должна была предстать в новом облике, как единая нация. Происходило совмещение, казалось бы, противоречивых идей — нация мыслилась как единство равных, а империя подразумевала единоличную власть и сословное разделение общества. Известный исследователь национализма как общественного явления Бенедикт Андерсон назвал подобный сплав идей «официальным национализмом»[202]. Придя к власти, Николай I, используя разнообразную символику, стал проводить этот замысел в жизнь. Уже с 1 января 1828 года, в период новогодних балов и маскарадов, в Зимнем дворце был проведен экзотический «бал с мужиками», показывающий лояльность императора ко всем сословиям. Император понимал важность нынешнего исторического момента. Казалось, что вокруг рушится мир: во Франции и Бельгии в 1830-е годы происходили революции, в 1830–1831 годах поднялось Польское восстание. Россия переживала хлебные бунты летом 1831 года и страшную эпидемию холеры. Для стабилизации ситуации требовались чрезвычайные усилия. Кроме того, страна была разделена не только на «высшее» и «низшее» сословия, имеющие различное мировоззрение и практически противоположную культуру, но и на разные этнические группы. Титульной нацией считалась русская, в которую объединялись три этнические группы — великороссы, малороссы (сегодня украинцы) и белороссы (ныне жители Беларуси)[203]. Нужны были общие принципы, объединяющие их.

«Официальный национализм» обрел свою конкретную форму в триаде, сформулированной графом Сергеем Семеновичем Уваровым (1786–1855). Глинка слышал о нем во времена учебы в пансионе, возможно, встречался на великосветских вечерах[204]. Прежний фаворит Александра I, он вновь был приближен к императору. В 1832 году, назначенный сначала товарищем министра народного просвещения, а затем министром, он сумел