Яков вытер вспотевший лоб ладонью. Он действительно говорил серьёзно. Николай пригляделся к ручке своей дверцы. Возможно, Яков остановил машину в таком удачном месте не просто так. Рядом будка институтской проходной, с какой-никакой охраной. Даст ему выбежать, забежать в будку, пальнёт пару раз в воздух, а потом при нужде отчитается, что не смог догнать. Так?

– Делать я всего этого не буду, конечно, – сказал Яков вместо придуманного Николаем продолжения. – Так что не дрожи. Я ещё не до такого уровня скурвился. Но, знаешь, тенденция есть.

Он снова помолчал, утираясь. Разговор явно давался ему нелегко.

– Дед прыгает от радости и звонит Алексею Степанычу каждые десять минут. Поздравляет. Такое приключение, мол… Старые идиоты. Не навоевались. Твой особенно, – он, наконец, полностью развернулся к Николаю и перешёл на свистящий шёпот. – Ты знаешь, кого они завалили, а?

– Почему «они»? – глухо, и неожиданно для самого себя поинтересовался Николай. Слова выскочили из его рта сами по себе, без какой-либо связи с тем, что он думал или пытался думать.

– Они, – это с бабкой. В 80 лет, атас… Раз, – и два покойника ногами дрыгают. Во поколение было! Они – завалили – нем-цев.

Сказал он это раздельно и чётко, но Николай всё равно не понял. Почему немцев, каких немцев…

– «ГэБэ» с утра на ушах стоит. Когда я лишний вопрос мильтонам задал, в меня так вцепились, я едва штаны удержал. Алексея Степаныча с женой с утра по второму разу допрашивают, дома. Он им такую пургу навесит, – любо-дорого. И про Янтарную Комнату, которую он, якобы, видел в сорок четвёртом, и про тайных неонацистов, режущих ножиками старых боевых моряков. Твоя теория, кстати говоря!

– Так что, – тупо спросил Николай, – Теперь ГБ это разрабатывать будет?

– И не надейся. ГБ понюхает и бросит, – хотя кто его знает, честно говоря. Я ГБ никогда особо не любил, – это у меня национальное, если понимаешь… Но что грёбаные «штази» на нашей земле какие-то свои дела делают, – вот это я переношу с трудом. Это тоже национальное. Каким-нибудь узбекам я бы простил, но не этим, – упокой аллах их души…

Помолчали оба. Мимо прошла тройка пацанов, остановилась, обошла машину с одной стороны, потом с другой. В таком возрасте красивые машины любят все мальчишки. У некоторых это потом проходит, у других – остаётся на всю жизнь. Один из мальчишек поймал рассеянный и мрачный взгляд Николая, и дружелюбно помахал ему рукой. Тот вяло шевельнул кистью в ответ, – просто чтобы не обидеть нормального парня.

– Мне задали несколько очень прямых вопросов в очень прямой форме, когда я только поинтересовался у ментов тем, кто эти ребята были, и как их так быстро опознали. Одного, по крайней мере. Старшего. Старые картотеки никто не выкидывал, судя по всему, вот и пригодились. Второй пока тёмный, но, похоже, из тех же умников. Новое поколение, – из выбравших Пепси.

Яков вздохнул и посмотрел неожиданно спокойно. После торопящейся и экспрессивной речи, размечаемой жестикуляцией, это было не очень ожидаемо.

– У меня была чёткая и красивая отмазка: боюсь за родного дедулю, соседа и верного друга Алексея Степаныча. Верю в его старческую идею про зачистку случайных свидетелей утопления Янтарной Комнаты в Данцигской бухте. Хватаю любимого дедушку, и увожу его подальше от таких разборок, оставляя мудрых чекистов ловить шпиёнов с собственными именными наганами наголо. Моя хата с краю.

– Их устроило?

– Да. А кого бы не устроило? Про тебя вообще ни один гэбист не поинтересовался, хотя могут: ты в той квартире засветился качественно, мне это ещё в прошлую нашу беседу не понравилось. Знаешь что, – он неожиданно вскинулся, будто дошёл до чего-то. – А иди-ка ты сдаваться в ГБ, – которое ФСБ! Они тебя примут как родного! Глядишь, и помогут чем.

– Незачем мне идти, – покачал головой Николай. – Всё, о чём я думал, оказалось пустышкой. Дашу не нашли. Больные умирают так же, как и раньше, делаю я что-то, или не делаю. Плюс на мне ещё висит нанесение тяжких телесных двоим несовершеннолетним, наверняка чистым и невинным по биографии, как снег Гималаев. При желании, на меня можно навесить и всё остальное. И даже если нет – меня выпрут с кафедры с треском за одно подозрение. За один только факт того, что я вынес проблему за плоскость медицины, которая, как известно, omnium artium noblissima est{17}, и упомянул всуе имена великих, и ей-богу, от души мной уважаемых докторов. Но ты как-то сдвинул тему… С другого же начал.

Николай вдруг поймал себя на том, что незаметно перешёл с Яковом на «ты». Он был здорово младше, и, наверное, сделал это зря, но извиняться теперь было поздно.

– За мной что, ФСБ ходит? А зачем? И вторые кто?

– Если бы за тобой ходило ФСБ, парень, – вторых бы не было. Чекисты ухватили бы их за шкирятник и поволокли бы к себе, задавать забавные вопросы. Есть ещё предположения?

– Есть. Но они совсем уж мрачные.

– Излагай.

Яков сделал рукой такой жест, будто вворачивал пробку в бутылку. Николай не успел перевести взгляд, и, посмотрев на свою кисть сам, внук дедовского друга усмехнулся.

– Чечены. Но это паранойя. Фигня это. Мне, как вернулся, один такой в каждом азербайджанце на рынке мерещился. Покупаю хурму, а сам шевелю ножик в кармане. 4 сантиметра лезвие, ни один блюститель не прикопается. Но сталь отличная. И чего я его носить перестал?

– Ноги надёжнее, – заметил Яков, и Николай закивал, – настолько его замечание было точным. Главное в рукопашном бою с вооруженным ножом человеком, как и в бою штыковом – это не отнять нож, не выбить его, не завалить противника каким-нибудь хитрым приёмом. Главное – без всяких исключений, для любого, – это в первую очередь уйти с траектории движения чужого ножа или штыка. В том числе и ногами, когда такая возможность есть.

– Хотели бы убить, убили бы, – сказал он вслух. – Никто бы не стал за мной ходить. Да и не представляю я никакой ценности. А тех, кто мог думать иначе, в живых уже не осталось никого.

Он подумал и всё-таки добавил: «Я надеюсь».

– Тебе нужно переводить стрелки, Коля, – сказал Яков после долгой, в минуту или полторы, паузы. – Причём срочно и радикально. Я не знаю кому и зачем это нужно, но кто-то принял тебя за крайнего в каких-то собственных неприятностях. Почему, по какой причине – это тебе виднее, я этого даже касаться не хочу. Но тебя, парень, завалят той самой недрожащей рукой, – просто чтобы снять хотя бы тень проблемы. Когда дело доходит до подобных масштабов – трупы кладут с пулемётной скоростью. Раньше, 10 лет назад, это делали на улицах. Сейчас – тихо и интеллигентно, с реверансами и креативностью.

– Как у нас, – не удержался и вставил внимательно слушающий Николай.

– Во-во. Не хочешь в ФСБ идти – дело твоё. Я уговаривать тебя не стану, мне жить легче будет. Если они сами на тебя выйдут – флаг им в руки, под большие барабаны, но до этого тебе ещё дожить нужно. А пока – переводи стрелки. Сделаешь это качественно и быстро – имеешь шанс попасть во «вторую очередь» зачистки лишних концов, какие бы причины её не вызывали. Нет – тебе конец. Повторяю, я ничего не понимаю в деталях происходящего, – и не хочу понимать, упаси меня Бог. Всё это твоё дело. Но ауру этой заварухи я вижу намётанным взглядом: это кровь и дерьмо. Крови больше, но дерьма тоже хватает. Можно вляпаться. Можно сдохнуть, и никто, кроме родных папы-мамы не заплачет, и не надейся. Можно соскочить. Если успеешь.