— Может быть, и он… Я бы не удивилась. Он жрец Атона, и он помогал убить Нефертити и ее дочь. — Мерит прищурилась. — Незадолго до того, как их убили, я видела Рахотепа в галерее, ведущей к окну, в котором царица обычно показывалась народу.

— Ее убили там? — прошептала я.

— Да. С ним вошел и другой жрец. Я подумала, что царица сама их позвала. Она часто помогала жрецам…

— Нефертити?

Мерит печально кивнула.

— Она не всегда была жестокой. Я знаю, чему тебя учили в эддубе, но она часто жалела людей.

— Так где ты была, когда ее убили?

— Совсем недалеко. Я слышала ее крики, а потом видела, как жрецы спокойно вышли из галереи. Рахотеп посмотрел на меня — он держался рукой за глаз.

— Она сопротивлялась!

— Да, только тогда я этого не знала!

— И ты ничего не сказала!

— Конечно, сказала! Я сказала твоему отцу! Он разыскивал их, но они исчезли. В Египте есть где спрятаться. После смерти твоей матери Рахотеп возвратился ко двору в надежде занять новое место.

— Он перестал поклоняться Атону?

— Он всегда поклонялся только золоту, — хмыкнула Мерит. — И я его, конечно, узнала. Я могла рассказать всем, но как раз тогда советники собирались удалить тебя от двора, и я его предупредила: если он выскажется за твое удаление, весь Египет узнает, почему у него такой глаз. Когда фараон Хоремхеб спросил его совета, Рахотеп ответил, что опасности от тебя никакой нет. Благодаря этой сделке ты росла во дворце.

Я разглядывала лицо няни, удивляясь, как долго она хранила такую страшную тайну — целых двадцать лет молчала.

— Почему же ты не рассказала мне? — тихо спросила я.

— А зачем?

— Я бы знала, кто мой враг!

— Достаточно того, что я знаю, госпожа. Не нужно тебе вникать в разные интриги и стариться раньше времени.

Я поняла: няня имеет в виду не морщины. Она говорила о другом: о переживаниях вроде тех, которые выпали на долю Исет, потерявшей своего Ашаи и узнавшей, что любовь бывает горькой. Няня имела в виду старение души, когда ка человека становится на тысячу лет старше его тела.

— А Уосерит ты рассказала? — мягко спросила я.

— Да. Иначе со мной непременно случилась бы какая-нибудь беда. Ведь такие тайны лучше всего хранятся в могилах. Только из могилы я не смогла бы тебя защитить.

— Если знает Уосерит, знает и Пасер.

— Рахотепа нечего опасаться, — уверила няня. — Открыто он против тебя не выступит, а я не расскажу Египту, что он убил царицу.

— Или даже двух!

Мерит выпрямилась.

— Этого мы не знаем.

— Если он мог убить Нефертити, он мог устроить и пожар, в котором погибла мой семья! Почему бы не рассказать обо всем Рамсесу? Что тогда сделает Рахотеп?

Мерит горько рассмеялась.

— Он много чего может, просто ты не испытала этого на себе. Благодаря своему дружку фараону Хоремхебу он стал устами Амона. Люди доверяют ему не меньше, чем фараону.

— Они не станут слушать убийцу!

— Кто поверит, что он убийца? А как ты думаешь, если он скажет, что племянница Отступницы на него клевещет, то ему поверят?

— Не знаю…

— Вот и он не знает. И потому мы с ним молчим и соблюдаем уговор.

— Нет, он не соблюдает! Он настраивает против меня народ!

— Зато каждая разобранная тобой жалоба, каждый принятый тобой посланник перетягивают чашу весов на твою сторону.

Я продолжала стоять, глядя сверху вниз на няню.

— Хенуттауи спит с ним в надежде восстановить его против меня, а он уже и так меня ненавидит!

— Змеи могут кусать и друг друга. И они частенько заползают туда, где их не ждешь, — заметила Мерит.

В тот вечер в Большом зале по приказу Исет танцевали нубийские танцовщицы. Под увитыми цветами колоннами в форме бутонов папируса кокетничали надушенные благовониями женщины, поднимали чаши с вином, а воины похвалялись своими подвигами. Рекой лилось пиво, повсюду стояли блюда с жареной утятиной в гранатовом соусе.

— Рамсес воюет, — шепнула я Уосерит, — а они тут пьют и веселятся!

Хенуттауи подняла чашу с вином.

— За Исет, — весело объявила она. — И за ее второго сына, который когда-нибудь станет править Египтом!

Сидевшие за столом на помосте подняли чаши, приветствуя Исет, а несколько женщин, еще не знавших о ее беременности, радостно загалдели. Я не подняла свою чашу, и Хенуттауи спросила:

— В чем дело, Нефертари? Тебе не нравится праздник?

Советники разглядывали узоры из хны у меня на груди, мой серебряный пояс. Мерит в тот вечер перестаралась с сурьмой, провела линии до самых висков и покрыла мне веки малахитовой пудрой. Впрочем, никакая краска не могла скрыть написанного на моем лице отвращения.

— Разве она похожа на человека, которому нравится праздник? — спросил Рахотеп. — Сегодня все придворные ушли от нее, чтобы быть с госпожой Исет.

Хенуттауи притворно вздохнула.

— Неужели все? Хоть кто-то же остался?

— Ты права. Остались несколько стариков, что играли в сенет.

Гости за столом рассмеялись.

— Царевна времени не теряла, — продолжал жрец. — Пока Исет готовилась к празднеству Уаг, Нефертари принимала прошение у величайшего в Фивах безбожника. Он сам просил направить его именно к ней.

За столом раздался удивленный ропот; Уосерит метнула на меня вопросительный взгляд, а Хенуттауи радостно захлопала в ладоши.

— Вот уж верно говорят — ворон к ворону стремится!

— А скорпион — к скорпиону, — сказала я, переводя глаза с нее на Рахотепа.

Потом поднялась с трона, и вместе со мной встала Уосерит.

— Так рано? — удивилась Хенуттауи, но мы не стали отвечать.

За дверьми Уосерит повернулась ко мне.

— Что произошло в тронном зале?

Тут двери распахнулись, и вслед за нами вышел Пасер.

Уосерит сердито зашептала:

— Ты допустил безбожника к Нефертари!

Я положила руку на живот, стараясь справиться с неожиданно подступившей тошнотой, и сказала:

— Он больше никому не соглашался отдавать свое прошение. Его зовут Ахмос, он — хабиру.

Пасер настойчиво потребовал:

— Расскажи, чего он хотел.

Я поняла, что Пасер слышал в тронном зале больше, чем я думала.

— Просил освободить хабиру от военной службы.

— Всех? — воскликнула Уосерит.