На третьем этаже царствовал совсем другой запах. Кто-то тушил капусту. Кисловатый дух ее распространялся с невероятной силой, совершенно заглушая все остальные ароматы, и Ракким даже не взялся определить, готовит ли кто-то из соседей что-нибудь более съедобное. Триста вторая находилась почти в самом конце коридора, сразу же за заколоченным шкафом для швабр. Проходя мимо трехсотой квартиры, он услышал за дверью слабый скрип. Ракким внимательно пригляделся к глазку и заметил, как сместилась тень в его стеклянном зрачке. Возле триста второй он мгновенно ощутил новый запах. Аромат тушеной капусты не шел с ним ни в какое сравнение. Дверь была заперта, но одна из петель оказалась практически выдрана из косяка. Вероятно, Ракким поступил так же, как и последний посетитель квартиры. Он нажал на створку, и засов, едва входивший в зацепление с ушком, мгновенно поддался. Бывший фидаин шагнул в прихожую. Кто-то оставил окна открытыми. Помогло, но не сильно.

Сара здесь явно побывала. На полу валялись ее разбросанные вещи. Он мгновенно узнал платье цвета подсолнуха — она как-то приходила в нем на свидание. Такое весеннее одеяние, хотя до наступления весны оставался еще месяц. Платье служило для нее своеобразным подтверждением уверенности в собственных силах. Ракким с нескрываемым удовлетворением оглядел разгромленную комнату — перевернутую мебель, ящики, взломанные ударами ног, опрокинутый холодильник. Приятно видеть руины, свидетельствующие о яростных поисках. Значит, ее саму не нашли. Понимая бесполезность обыска, он тем не менее внимательно обследовал квартиру. Разумеется, Сара не оставила ничего важного. Ни единого предмета, способного подсказать, куда она направилась отсюда. Еще один урок Рыжебородого.

Аккуратно прикрыв за собой дверь, он двинулся к лестнице. В трехсотой снова раздался скрип. Ракким постучал. Никто не ответил. Бывший фидаин постучал еще раз.

— Откройте, или я вышибу дверь.

— А вы кто? Злой серый волк? — раздался приглушенный голос.

Ракким рассмеялся:

— Просто откройте.

Дверь приоткрылась. Пожилой мужчина в полосатой пижаме смотрел на него в щель поверх дверной цепочки. Его щеки покрывала трехдневная седая щетина.

— Я ни в чем не виноват.

— Я — друг вашей соседки.

— Как вам повезло.

— Она должна была проходить мимо вашей двери, чтобы попасть на лестницу. Уверен, вы наблюдали за ней каждый раз, когда она уходила и когда приходила. Думаю, вы все видели.

— Сэр, мне не нужны неприятности.

— Меня зовут Ракким.

— Хенесси.

— Вы позволите мне войти, мистер Хенесси? Я не причиню вам вреда.

— Сколько раз я слышал это. — Мужчина вытер нос рукавом полосатой пижамы. — Ладно, можете войти. Все равно ведь сделаете все, что хотите. — Цепочка слабо звякнула. — Другие ублюдки не удосужились представиться, значит, вас вполне можно считать вежливым.

Ракким закрыл за собой дверь. Ковер у входа, где старик неусыпно дежурил в течение последних двадцати лет, протерся до дыр. Напротив дивана валялся раскуроченный телевизионный экран, без сомнения, содранный с противоположной стены.

— Знаете, если не нравится программа, телевизор можно просто выключить.

— Постараюсь запомнить. — Подойдя к окну, Хенесси уселся за небольшой столик, где стояла чашка холодного кофе со свернувшимся молоком, тарелка с остатками тоста и банка бойзенового джема.[10]

— Я уже сказал, что ничего не знаю.

Всю раковину его правого уха украшали многочисленные продольные царапины. Ранки выглядели свежими, с едва подсохшей коростой. Левое ухо кто-то обработал лишь до середины. Вероятно, наскучило занятие.

— Вам следовало бы нанести мазь с антибиотиком.

Хенесси осторожно коснулся уха.

— Сам виноват, что оставил на столе фестонные ножницы. Они принадлежали жене…

— Они придумали бы что-нибудь другое. Более мучительное. Такие люди… всегда хватают то, что подвернется под руку.

Старик закрыл банку и смахнул крошки на пол.

— Они заявили, что девушка — преступница, которую разыскивает полиция. Убила человека, пытавшегося вернуть ее домой, и сбежала. Мне нечего было им сказать. И вам тоже.

— Я вам не верю, мистер Хенесси.

Тот сделал глоток холодного кофе.

— Когда я прищуриваюсь… я вижу смерть вокруг вас. Вы пришли убить меня? Просто хочу знать.

— Я вовсе не собираюсь убивать вас.

Хенесси подул на кофе, словно он еще не остыл.

— Я люблю ее, мистер Хенесси. Люди, которые пытали вас фестонными ножницами… как вы думаете, что они сотворят с Сарой, если найдут?

Старик сделал еще глоток.

— Меня это не касается.

Ракким покачал головой.

— Может быть, вас это не касалось, но вы сами вмешались, потому что вы такой человек. Как видите, вы — не единственный, кто разбирается в людях.

Хенесси дотронулся до запечатанного пакетика с фисташками.

— Она мне его подарила. Сказала, что ее зовут Рэйчел, но я не поверил. Сразу же понял, что она сбежала из дома. У нее был такой взгляд. Ожесточенный. Моя внучка сбежала от мужа несколько лет назад. Забрала обоих детей и сбежала. Муж так и не нашел ее. — Он отхлебнул кофе. — Я не ем орехи — плохо действуют на пищеварение, — но признателен ей за доброту.

Ракким не перебивал.

— Для тех, других, я притворился тупым. Сказал, что плохо слышу, хотя с ушами у меня все в порядке. — Хенесси коснулся пальцами изуродованного уха. — Я узнаю по шагам любого в этом доме. Могу с закрытыми глазами определить постороннего. Иногда жалею, что у меня такой хороший слух. — Его голос дрогнул. — Я слышал, как они поднимались по лестнице пару дней назад… их было трое. Двое скоро ушли, а третий спрятался в коридоре. Потом… — Он покачал головой. — Потом я услышал то, о чем хотел бы забыть. — Он пристально посмотрел на Раккима. — Она убила этого мужчину, охотника, но он заслуживал смерти. Я прижался ухом к стене и слышал все, до последнего слова. — У него навернулись слезы на глаза. — На ее месте могла оказаться моя внучка, а я просто стоял и слушал.

— Она пострадала?

— Я слышал, как она сопротивлялась. Слышал, но ничего не делал.

— Она была ранена, мистер Хенесси?

— Я не видел крови.

— Вы разговаривали с ней после этого?

Хенесси покачал головой.

— Мне так стыдно. — Он опустил взгляд на свои руки. — Раньше я не был таким трусом. Получил ранение в битве за Чикаго. Она считалась поворотной точкой в войне, но мне так не кажется. Помню только, что два дня притворялся мертвым на Иллинойс-авеню с пулей в животе. Голодранцы ходили по улицам и добивали раненых. Тогда я был молод, а молодому легко вести себя храбро. А теперь я ничего не стою.