Я ждал, когда он наконец справится с этим. Осано еле стоял на ногах, на нем был тот же костюм, что и за ужином. Спать он еще не ложился.

Я спросил, не помочь ли ему. Он отрицательно потряс головой.

— Не понимаю, зачем я поехал поездом. Вечно мне в них не удается заснуть.

Скорее всего, он и не пробовал.

— Ладно, — сказал я. — Мне нужно в уборную.

— Ты ударил меня.

Лицо у него было обиженное. Я кивнул, извиняясь.

— Прости. Мне показалось, что ты используешь Луизу.

— Да кто б ее смог использовать? — спросил он. — Это невозможно, она всегда на целую голову впереди.

Меня опять начала разбирать злость.

— Вот и не пытайся. Две недели назад ты собирался держать ее в горах, под запором. А теперь она тебе нужна, и ты не хочешь даже из виду ее упускать.

— Верно, нужна. Но я не принуждал ее ехать поездом. Она сама настояла на том, чтобы занять место Биби.

Фрэд уже говорил мне об этом, так что я знал — Осано не врет. Мне бы пожать плечами и сказать: «Дело ваше». Но он не умолкал:

— Это ж твоя сестра, сам знаешь, какая она.

Что-то такое было в его повадке, в уверенности, что мы с ним одинаково хорошо постигли характер Луизы. Осано, может, и читал Фрейда, однако не стоило ему претендовать на то, что он понимает мою сестру. И я снова попер на него, хоть и не физически. Не такой уж я и забияка — за все школьные годы я дрался всего, может быть, раза три.

— Ты не пробовал хоть на пару секунд удержаться и не оскорблять Луизу?

— Да не оскорбляю я ее. Можешь оскорблять меня, если хочешь. Я слишком долго не понимал, насколько она совершенна. Она соблазнительна, склонна к интригам, это делает ее опасной. Этого не видишь, пока не становится слишком поздно — она тебя уже сделала.

Все это никак не походило на похвалы. Дыхание у меня участилось. Я только и смог сказать:

— Она моя сестра. И она хорошая.

— Никто другой никогда ее хорошей не называл, но и это в ней тоже присутствует.

И я толкнул его, не сильно, однако Осано, видимо, ждал, что я его ударю, и потому отпрянул и поскользнулся. И свалился на дверь купе, ударившись так, что эхо покатилось по коридору.

Поэтому я говорю полицейским, что где-то среди ночи мы с ним снова повздорили. Использование переводчика оставляет мне достаточно времени для подбора правильных слов. Я только не понимаю, почему все это так их интересует — какие фантазии сплел Осано из своих пьяных воспоминаний?

— Я видел Осано еще один раз, в коридоре. Он выходил из уборной.

— И вы опять подрались.

— Нет.

— У нас имеются показания двух свидетелей. Вы кричали на него, а потом сбили его с ног.

Луиза о второй моей стычке с Осано не знает, стало быть, получить эти сведения от нее полиция не могла. Похоже, за нашим арестом стоит Осано, не знаю только, что он на этом надеется выиграть. Другим свидетелем может быть либо Кэти, либо Ронда.

Когда Осано свалился, я ничего не стал делать, просто стоял и смотрел на него. Гнев мой остыл так быстро, что я просто сказал:

— Ложись спать, Джанни. Нам нужно, чтобы к тебе относились серьезно. Тебе вообще лучше не появляться на людях в таком состоянии.

Я постарался хлопнуть за собой дверью уборной. Получился глухой дребезг, но мне и он показался достаточным.

Когда я вернулся в коридор, дверь в купе Кэти и Ронды была открыта. Кэти опустилась между полками на корточки, осматривая Осано, сидевшего на краю кровати. Бровь у него была рассечена и сильно кровоточила. Я знал, что это не моих рук дело, — должно быть, Осано упал еще раз, пока я был в уборной. Пьян он был настолько, что любое покачивание поезда могло свалить его с ног.

Кэти взглянула на меня.

Я ответил ей гневным взглядом, выпалил оборонительное «что?» и, топая, ушел по коридору.

Вопросы начинают сбивать меня с толку. Я знаю, что натворил немало, но почему допрос вертится исключительно вокруг моих препирательств с Осано?

— Это Осано говорит, что я с ним подрался?

— Нет.

— Так в чем же дело?

Эрве бросает взгляд на напарника, прикуривающего новую сигарету. Табак темный, французский, дающий синеватый дымок. Эрве по-французски бормочет:

— Скажи ему.

Я понимаю каждое его слово, но не верю услышанному и жду, что переводчик прибегнет к другим словам, скажет что-нибудь более правдоподобное.

— Тело Осано нашли сегодня в восемь утра в пяти километрах от Лиона. Видимо, его какое-то время тащило под поездом. Однако, покидая поезд, месье Осано определенно был уже мертв. Ему прострелили голову.

Челюсть у меня отвисает задолго до того, как полисмен умолкает. Я даже не гляжу на переводчика, повторяющего его слова.

Я прошу об адвокате и на дальнейшие вопросы отвечать отказываюсь.

Меня отводят в другую комнату, цинично чистую, и два судебных эксперта берут пробы из-под каждого ногтя моих пальцев. На руке у меня выбривают всухую участок кожи, выкладывают волоски на предметное стекло. Два ученых мужа делают даже срезы моей кожи. Я-то думал, что они всего только снимут отпечатки моих пальцев, поэтому полнота обследования действует мне на нервы. Я раз за разом спрашиваю о сестре: по-французски, поскольку переводчика отослали.

Ни один из двоих ничего не отвечает.

Инспектор Эрве появляется в тот миг, когда мне мажут какой-то химией кончики пальцев. Я решаю, что ему-то, в отличие от криминалистов, о сестре известно. Однако Эрве лишь молча пожимает плечами и наблюдает за тем, как идет проверка реакций моей кожи на различные химические вещества, как проводят вдоль руки верх и вниз ультрафиолетовым световым пером, держа его в сантиметре от кожи.

В конце концов Эрве, взглянув на часы, сообщает:

— Вашу сестру освободили под залог. Однако за последний час ваш французский настолько улучшился, что мы предпочли бы подержать вас здесь чуть дольше. Через несколько дней вы уже сможете бегло изъясняться на нашем языке.

Мне приходится ждать до следующего дня, прежде чем кто-либо снова поговорит со мной. Я остро чувствую, что Луиза где-то в этом же здании, что она ждет меня. Хотя знать я этого, конечно, не могу. Меня оставляют в камере с койкой и унитазом — это практически все. Если у меня возникает желание помочиться, а происходит это чаще, чем я мог бы предположить, я обмакиваю в воду квадратик туалетной бумаги и затыкаю им глазок в двери. Когда приходит, чтобы взглянуть на меня, полицейский, он дует в глазок, квадратик выпархивает и медленно планирует на пол. Во всяком случае, я в это время не сижу на толчке. Лежу, широко раскрыв глаза, на койке.

Меня приводят в другую комнату, но вместо Луизы я обнаруживаю в ней высокого мужчину с косым служебным пробором. До этой поры я ощущал либо упадок сил, либо гнев. Теперь во мне начинает вызревать что-то вроде отчаяния. И даже после того, как мужчина объясняет, что он адвокат, нанятый для меня Луизой, оно никуда не девается. Адвокат склоняется над разложенными по столу заметками, в ответ на мои вопросы кивает и поднимает глаза лишь затем, чтобы похвалить мой французский. Но по крайней мере он уверяет меня, что следующей моей посетительницей будет Луиза, просто он должен был повидаться со мной первым. Почему — он не объясняет. У меня создается впечатление, что его присутствие столько же на руку полиции, сколько и мне. После того как формально устанавливается наличие у меня адвоката, можно возобновить допросы. Адвокат говорит, что вернется через десять минут.