случилось бы и с другими дарами Аргиросов, если бы Михали убил семью Реи вместе с ней, как собирался сделать однажды. Девушка делала все для того, чтобы спасти родных от трагической судьбы, но ее посетила невольная мысль о том, что было бы неплохо, если бы матагиос и метки на ее ладонях пропали без кровавой жертвы.

– Кстати, о сурьме, – продолжил Михали, размазывая черную краску по вискам Реи. – Очевидно, у твоей матери было пристрастие к символизму, что перешло и к тебе.

– Ограничимся внешним сходством, – предложила Реа. Ей стало неуютно, когда Михали затронул тему символизма.

– Вы не так сильно похожи, как я сначала подумал, – заметил Михали. – Достаточно, но явно не один в один.

Он постучал пальцем по подбородку, и Реа нахмурилась.

– Нос у меня от отца. А глаза, как мне говорили, характерны для Аргиросов, но я не уверена, о матери была речь или об отце. Ведь она тоже носила родовую фамилию супруга.

– Я видел твоего отца, – напомнил Михали. – Опусти веки, пожалуйста. Знаешь, в твоем лице совсем мало его черт.

– Мне выпало сомнительное удовольствие наблюдать за домочадцами последние лет сто, поэтому прости, если подхожу к вопросу серьезнее, чем ты, – съехидничала Реа, но добавила: – Все равно спасибо.

Ситуация была для нее непривычна. Михали едва касался век, но голову держал крепко, и пальцы впивались в череп девушки. Пожалуй, Лексос сказал бы, что она поставила себя в уязвимое положение. Михали одним движением мог сломать ей шею и оставить дочь стратагиози мертвой на полу, с пустыми, широко распахнутыми глазами.

Однако у Реи появились иные опасения, и она мысленно перебирала их, пока Михали водил по ее лицу кусочком сурьмы. Сейчас, если говорить начистоту, она боялась проявить слабость совсем в другом.

– Вот, – сказал Михали, отпуская Рею, и сквозь ее сомкнутые веки пробился свет: вероятно, юноша выпрямился и отошел. – Что ж, теперь остальное.

По портрету Айи Ксиги оказалось сложно определить, во что одевались святые, и Михали не мог ничего посоветовать. Реа встала с кровати и принялась копаться в вещах. Горло сдавило от волнения.

Она достала черные брюки и пиджак с золотой отделкой и серебряной вышивкой вокруг пуговиц и на высоком воротнике. Реа попала сюда из-за Васы, из-за родительской небрежности, которая подвергла опасности семью, и ей не хотелось вызывать у людей те же ненависть и страх, что отец.

Но все, что девушка знала о власти и о том, как она отражается в образе человека, исходило от Васы. Черный пиджак делал его узкие плечи визуально шире, отвлекал внимание от кругов под глазами, а золотая нить мерцала даже в полном мраке.

Михали отвернулся, пока Реа одевалась. Она застегнула пиджак под подбородком, заправила штаны в сапожки и окликнула Михали по имени.

– Ну как?

Он оглянулся и моргнул.

– Подойди ближе.

Михали уступил ей место у зеркала, неуклюже задвинутого в угол комнаты. На портрете глаза матери сияли, несмотря на тени на лице. Так же выглядели и ее собственные, синие, с опущенными уголками – чертой, которую она считала особенностью семьи, но теперь узнавала и в лицах ксигорцев вокруг.

– Я однажды слышала слово, которое описывает то, что я сейчас делаю, – сказала Реа, склонив голову набок.

Сурьма создала впечатление загадочности, черная полоса тянулась через брови к вискам, теряясь в распущенных волосах. Эффект был не совсем такой, как на портрете, но краска смягчала острые черты лица, отчего оно казалось мягче и одновременно древнее: было легко поверить, что Реа родом из другого тысячелетия.

– Какое же?

Михали встал подле нее, их глаза встретились в отражении.

– Ересь.

Он улыбнулся.

– Такой роскоши никто не может себе позволить. Тогда еще спорили о том, как правильно молиться. Теперь у нас нет подобной возможности.

– Ты говорил, что не веришь, но ведешь себя иначе.

– Вероятно, я просто ждал свою святую, – ответил Михали, сощурившись.

С некоторых пор он уже не казался Рее юным. Со свадьбы минуло не более месяца, но можно было подумать, что целое столетие. Отношения начались со страха и обмана, а сейчас молодые люди разделили на двоих отчаянную решимость и целеустремленность.

А с Лексосом и Васой все иначе. Конечно, она еще многое не знала о Схорице, а Михали – о ней. Он полагал, что вдохновил Рею идеалами мятежников и наверняка разочаруется, когда она покажет истинные намерения и преданность семье.

Но пока Реа здесь и делает то, на что способна лишь она, ищет то, что принадлежит ей по праву.

Из дома вышли рано. Солнце едва осветило небо. Они пересекли озеро, слушая мерный плеск весел. Слуги гребли, тайком поглядывая на Рею, и от благоговения в их глазах девушку пробирала дрожь.

В душе она оставалась прежней Реей, женщиной в оболочке символа. У нее достаточно практики в роли Тиспиры, и это практически то же самое.

Променад пустовал. Михали отпустил слуг и поспешил в конюшню. Рее досталась Лефка, одетая уже не в алые цвета Ласкарисов, а в черную попону.

В прошлый раз их ждали конюхи и помощники, но сегодня не было ни души. Стражников, с которыми они ездили в Парагу, Реа тоже не заметила. Молодые люди поехали вдвоем, стук копыт отдавался печальным эхом по пустым улицам.

Они пересекли городскую черту, и лошади затрусили к подножию гор, дома здесь почти не встречались.

Всадники ехали по узкой пастушьей тропе, которая терялась в кустарниках вдали. Тут, на просторе, дул сильный ветер, а на склоне росли редкие деревья, привычные к бурям. Реа помнила, что дальше раскинется лес, жестоко сжимающий путников в колючих рукавицах, но пока было сложно поверить, что за почти бескрайними пределами есть что-либо еще, кроме жухлой травы и гладких камней.

– Лагеря на вершине скалы? – спросила Реа, нагоняя Михали.

Он помотал головой.

– Слишком открытое пространство. Ветер разнес бы их в клочья. Мы обогнем обрыв.

Ехать было намного тяжелее, чем и в первый день в Ксигоре, и в ту поездку в горную деревню. Реа была очень благодарна Лефке, которая знала дорогу и не обращала внимания на то, как ноги девушки впивались в ее бока на каменистых ухабах.

Вдали от города ветер трепал одежду, выбивая слезы из глаз, и сурьма стекала по щекам. Хорошо еще, было не настолько холодно, чтобы капли замерзали на коже.

Дальше тропа сворачивала налево, поднимаясь по холму, который изгибался вдоль обрыва, но Михали съехал с нее и двигался прямо, под тень нависших над землею валунов. Реа пригляделась и заметила бледные метки на камне. Вероятно,