одинокий парень. У тебя пока нет опыта в таких делах. У моего парня есть пунктик: он не может спать с кем-то в одной кровати». Получается, после занятий сексом она плавно перекатывалась на эту кушетку. Я подумал, что это самое грустное, что я когда-либо слышал. Уже не помню, было ли это прописано в сценарии или нет, но у нас была такая кушетка, и Стив должен был свернуться на ней. На этапе монтажа у меня была просьба не вырезать тот момент, когда он на ней лежит, и продлить его, насколько это возможно, пока все не начинают смеяться. Так что мы стояли там над ним, свернувшимся клубочком, чуть дольше, чем требовалось. И разве что Джен обронила: «Видите, как раз по размеру». Это просто сводило меня с ума.

Мелора Хардин:

– Я специально не прогоняла на репетиции сцену, где я странно танцую, чтобы Джону Красински было максимально неловко, когда я начну с ним танцевать. Я дождалась начала съемки, чтобы застать его врасплох и снять это сразу на камеру. Благодаря этому и получился такой колоритный, удивительно неловкий момент. И он так и не встал со своего места. Я – танцовщица, но специально старалась слегка не попадать в ритм. Было очень весело делать это немного коряво.

Джон Красински:

– Это один из тех 10 процентов случаев, когда импровизация становилась частью итоговой сцены. Сценаристы всегда поддерживали эти небольшие решения, которые зависели от нас. Я прекрасно помню этот момент. Когда она начала танцевать, в помещении уже ощущалась эта невероятная энергия и мы все уже были взвинчены, и это было так нелепо. Все вышло очень удачно.

Сильнее всего все смеялись над Стивом Кареллом, который гордо демонстрировал свой крошечный плазменный телевизор.

Эд Хелмс:

– Я никогда не смеялся так, как во время той сцены. Я придумал для себя трюк: если я начинал по-настоящему смеяться, я смотрел на ухо Стива. Вот такой фокус. Я не мог смотреть ему в глаза, потому что тогда я точно бы засмеялся, поэтому я смотрел на его подбородок, на его ухо или куда-то за ним и фокусировался на этом, лишь бы пережить сложный момент и сохранить серьезное лицо. Мне кажется, там много сцен, где я просто стою как бревно, честно говоря, даже не играю, а просто стараюсь сдержать смех.

Джон Красински:

– Мне кажется, тогда я смеялся сильнее всего за все время шоу, и это было невозможно скрыть. Это было не очень профессионально, но каждый раз во время этих шуток меня просто прорывало. Один из самых смешных моментов, это когда Стив Карелл показывает нам этот телевизор с плоским экраном и говорит: «Когда приходят люди, можно сделать вот так…» (и двигает экран от стены). Телевизор отодвигается где-то на полдюйма. Вообще, Стив порой расстраивался из-за того, что мы не можем собраться, потому что сам он не считал себя настолько забавным. Он был профессиональнее всех нас, но в тот момент даже он не мог держать себя в руках. Это словно в комнате присутствовал какой-то демон и снова и снова доканывал нас с помощью смеха.

Эд Хелмс:

– А еще там был сделанный Майклом столик, который выглядел так, словно его собрал трехлетний ребенок. В этом эпизоде очень высокая плотность шуток, и даже самые скромные из них имеют значение. Там очень много таких красивых элементов.

В другой особо удачной сцене Майкл проговаривается, что Джен заставила его пройти через три вазэктомии, потому что никак не могла решить, хочет она детей или нет.

Пол Фиг:

– Мы снимали этот диалог четыре или пять раз, и он был хорошим, но слишком тяжеловесным. Помню, как мы обсуждали: «Это слегка… в общем, это не так смешно, как нам бы хотелось». Я подошел к Стиву и сказал: «Это прекрасно, но нам нужно сделать это чуть смешнее». Так что в итоге мы взяли тот вариант, в котором он говорил: «Чик-чик, чик-чик, чик-чик». Это все случилось благодаря тому, что Стив потрясающий актер, который сам решил: «Окей, я знаю, как добавить в это немного безумия Майкла». Актеры бешено смеялись, думая, вероятно: «Господи, этот парень – чертов гений».

Мелора Хардин:

– Там есть сцена, где мы все сидим в гостиной и я рассказываю историю, как Майкл разбил стеклянную дверь, потому что услышал фургон с мороженым, побоялся, что он уедет, и вышел на улицу, не заметив стекла. Он сказал что-то вроде: «Это стекло было слишком чистым, будто его там нет!», а я ответила: «И все, я теперь сам черт!» – и пальцами показала рожки на голове. Я придумала это в тот самый момент. И Стив практически взорвался от смеха. Если понаблюдать за ним, он смеется и говорит: «Ну да, так и есть, сам черт и есть!» На один момент он кое-как сдержался, но когда мы закончили сцену, то нас прорвало. Это был лишь один из многих подобных моментов, они постоянно происходили на шоу, когда мы все импровизировали.

Один из лучших музыкальных фрагментов в истории «Офиса» – это когда Джен включает фолк-песню в исполнении своего молодого ассистента Хантера, из которой становится понятно, что она лишила его невинности. Все участники вечеринки замирают в ужасе, когда до них доходит смысл песни, но Майкл словно бы не обращает на это внимания. Песню написал гитарист группы The New Pornographers Тодд Фэнси.

Джин Ступницки:

– Нам нравилась идея, что Майкл оставался в неведении, но всем остальным стало очевидно, что Джен лишила невинности своего бывшего ассистента. Он пел о Джен и о том, как она сделала его мужчиной, и это была ужасная песня. Но если в этот момент наблюдать за Кареллом, его взгляд ничего не выражает, он лишь слегка покачивает головой. Ему нравится песня. Он ничего не подозревает.

Ли Айзенберг:

– Я иначе трактую реакцию Карелла: мне кажется, что он все знает, но просто надеется, что ошибается. Когда он слушает песню, на каком-то глубинном уровне он знает, что между Джен и Хантером что-то было. Мы не помним, почему в итоге ее написал именно Тодд. Очевидно, все хотели, чтобы песня хорошо звучала. У нас и у некоторых других участников шоу были знакомые среди музыкантов, и мы отправили текст песни нескольким людям. Мне кажется, исполнителям, о которых мы слышали, и группам, о которых мы знали, нужно было время, чтобы записать ее, если я правильно помню.

Джин