тому же многие офицеры считали приказ незаконным: Максимов явно превысил свои полномочия, вопрос об изменении формы одежды относился к компетенции министра и Временного правительства. Собрание инженеров-строителей крепости имени Петра Великого обратилось 16 апреля к командованию с телеграммой следующего содержания: «Получен приказ о снятии погон, отданный комфлотом без ссылки на приказ Временного правительства. Понимая значение дисциплины, мы подчинились этому приказу, но просим подтвердить таковой, а до введения и постройки новой формы разрешить носить штатское платье. Ответ ждем немедленно»[571]. Исполнительный комитет Союза морских офицеров Ревеля также принял специальную резолюцию: «16 апреля на улицах происходили безобразные сцены срывания погонов с офицеров, солдат и матросов их товарищами». Исполком Союза соглашался с самой необходимостью изменения формы, отмечал, что этот вопрос давно поднимался «начальством и отдельными офицерами», но решительно протестовал против способов осуществления этой меры. В результате офицеры оказались вовсе без формы, а многие матросы воспринимали отмену погон как полное уничтожение «служебного старшинства» на флоте[572].

Приказ Максимова обсуждался в и войсковых комитетах. Совет воинских депутатов Моонзундской позиции 16 апреля принял следующее постановление: «…Предложить немедленно привести в исполнение этот приказ, а металлические пуговицы и погоны собрать для военных нужд»[573]. Как видим, Совет использовал приказ и для того, чтобы отказаться от «старорежимных» пуговиц, одновременно проводилась и патриотическая акция.

Однако распространение приказа на флоте было связано и с новыми серьезными эксцессами. На военно-морских базах и на кораблях матросы часто узнавали о нем раньше, чем офицеры. В этой ситуации любой носитель погон мог восприниматься как контрреволюционер. Погоны силой срезали даже с моряков, прибывавших в города и на базы с судов, на которые приказ еще не поступил из-за ледохода. В Ревеле любой офицер мог оказаться объектом неожиданной атаки нижних чинов, срывавших погоны прямо на улицах. При этом пострадали и те офицеры армии, к которым этот приказ вообще не имел отношения. Утверждалось даже, что один сухопутный полковник, отказавшийся снять погоны и оказавший сопротивление, был убит[574].

Об остроте конфликта в Ревеле свидетельствует телеграмма начальника Минной дивизии капитана 1-го ранга А.В. Развозова от 16 апреля: «Приказом комфлота сняты погоны у воинских чинов, подведомственных ему частей, а потому все прибывающие в Ревель должны быть без погон. Прошу во избежание недоразумений извещать об этом всех офицеров, выезжающих из Петрограда». Председатель же Союза морских офицеров Ревеля капитан 1-го ранга Б.П. Дудоров, даже прямо просил дать соответствующие распоряжения коменданту Балтийского вокзала в Петрограде, чтобы последний предупреждал всех едущих в Ревель воинских чинов о снятии погон во избежание эксцессов[575]. Можно с уверенностью предположить, что посылке этих телеграмм предшествовали какие-то острые конфликты, имевшие место на ревельском железнодорожном вокзале.

Борьба с погонами и кокардами в Ревеле продолжалась несколько дней. Местный Совет флотских депутатов 19 апреля осудил насильственное срывание погон. В той же резолюции указывалось на необходимость сохранения старых кокард, окрашенных в красный цвет, они считались «достойными украшения фуражки свободного воина». Однако, по-видимому, акции по обеспогониванию продолжались (очевидно, жертвами нападений вновь стали армейские офицеры, к которым приказ не относился) и 21 апреля Советом была принята новая резолюция: «Продолжающие срывать погоны будут рассматриваться как противники свободы»[576].

В Ревеле влияние большевиков в это время было еще более слабым по сравнению с Гельсингфорсом. Однако, как видим, борьба с погонами приобрела здесь особенно свирепый характер. Очевидно, что политическая радикализация проявлялась не только в переходе на позиции наиболее левых социалистических партий. Конфликты вокруг символов позволяли придать этому процессу иное оформление.

Свидетелем событий на этой базе стал британский морской офицер командор Ф.А. Кроми, командовавший соединением английских подводных лодок, базировавшихся в Ревеле. Он сообщал в Лондон, что приказ Максимова о снятии погон был получен поздно в субботу 15-го. Кроми упоминал о «неприятных» сценах на улицах, когда с русских офицеров, не знавших о существовании приказа, срезали «священные» для них погоны. «Опрометчивый и поспешный» приказ Максимова не прибавил, по мнению английского моряка, командующему популярности в офицерской среде. Однако Кроми высказал предположение, что адмирал пытался таким образом предотвратить некий заговор среди матросов: на 1-е мая (18-го апреля старого стиля) якобы тайно планировалась массовая акция по обеспогониванию офицеров[577]. Очевидно, британский офицер пересказывал слухи, которые передавали его российские коллеги. Возможно, за этими слухами и стояли какие-то факты, — в некоторых городах России прилюдное лишение офицеров погон стало элементом праздника 1 мая. Во всяком случае можно предположить, что слухи такого рода влияли на решение адмирала Максимова.

«Обеспогонивание» происходило не только на военно-морских базах и в портовых городах Балтики. Утром 16 апреля на платформе пограничной железнодорожной станции Белоостров трое матросов, вооруженных ножом, срезали погоны с прапорщика флота. Публика, по преимуществу финская, с ужасом наблюдала за их действиями, а русский рабочий, машинист Морского госпиталя, пытавшийся протестовать, был даже подвергнут «личным оскорблениям»[578].

Генерал Н.В. Рузский, главнокомандующий армиями Северного фронта, которому командующий Балтийским флотом был в это время подчинен, направил в Ставку Верховного главнокомандующего протест против действий своего подчиненного: «Полагаю, что всякое изменение формы одежды должно быть актом, исходящим от правительства, и не может быть установлено частными распоряжениями. Прошу соответствующего выяснения этого вопроса сношением с Временным правительством». В столице же руководители морского ведомства с ужасом и раздражением наблюдали за развитием «погонной революции» на Балтийском флоте. Сохранилось несколько вариантов ответа на телеграмму Максимова. 16 апреля командующего флотом извещали, что «вопрос о замене (в ранней редакции — „снятии“. — Б.К.) наплечных отличий иными по образцу иностранных республиканских флотов уже ранее предрешен был Временным правительством. В Гламоре (Главном морском штабе. — Б.К.) уже разработан проект новых нарукавных отличий, который будет введен в ближайшие дни, о чем поставлю Вас в известность». В одном из вариантов ответа содержится фраза «Так, считая вопрос общим для всех флотов, прошу остановить». Однако эта фраза была зачеркнута и в окончательный текст ответа адмиралу Максимову она не вошла. Очевидно, и в Главном морском штабе поняли необратимость происходящего[579].

К этому времени Максимов был вынужден сделать новый шаг. 16 апреля в 18.50 он сообщал в Генеральный морской штаб: «О разработке проекта Гламором новых нарукавных отличий мне не было известно. Вынужден был обстановкой принять решительные меры, отменить старую форму и выработать новые отличия. Считаю, что нужно их, быть может, с малыми поправками принять, так как по этой схеме Балтийский флот уже отличия надел». Резолюция одного из руководителей морского ведомства на послании Максимова гласила: «Ответить: Приказ минмора об