Приказ этот, однако, так и не был распубликован, ибо он не получил одобрения со стороны выборных организаций Балтийского флота. Руководители морского ведомства настойчиво требовали от штаба флота поддержки проекта матросской формы: «Ввиду желательности скорейшего введения нарукавных отличий матросов в Черноморском, Беломорском и Сибирском флотах, прошу содействовать ускорению ответа…». Командование же Балтийского флота ждало решения выборных флотских организаций, но 10 мая Центробалт решительно выступил против любых знаков различия для матросов: «…Общая форма для всех матросов должна быть одинакова, без всяких нашивок и нарукавных знаков». Эту резолюцию штаб Балтийского флота без каких-либо комментариев препроводил в Морское министерство[590]. Адмиралы не могли решить вопрос о форме без одобрения влиятельной организации самого мощного флота, а тем более вопреки ей. Данный эпизод наглядно иллюстрирует ситуацию двоевластия, установившуюся в военно-морском флоте. В итоге военных моряков должен был отличать лишь красный вышитый якорь на левом рукаве (приказ по морскому ведомству № 142 от 21 апреля). Приказ о ношении красного якоря был дисциплинированно воспроизведен в приказах по соединениям военно-морского флота[591]. Но и его носили далеко не все, на фотографиях тех лет нам не удалось обнаружить ни одного матроса в такой форме.

Флотских унтер-офицеров теперь можно было узнать только по боцманским дудкам, которые они должны были надевать при заступлении в почетный караул (по крайней мере этого требовали от них издававшиеся приказы)[592].

Информация о приказе Гучкова № 125 уже поступила в войска, но его полный текст первоначально не был еще известен. Это создавало почву для разных его интерпретаций и неизбежно приводило к новым конфликтам. Ходили слухи, что снять погоны должны не только моряки, а все военнослужащие. Капитан 1-го ранга А.Д. Бубнов, флаг-капитан Морского штаба Верховного главнокомандующего, в телеграмме от 18 апреля просил «как можно скорее и шире» распространить текст в печати: «Приказ получил широкое распространение и на почве распространения, если оно не получит широкой огласки в печати, могут возникнуть серьезные недоразумения»[593]. Само такое послание свидетельствовало о масштабах и сложности проблемы.

Между тем «погонная революция», казалось, готова была охватить и столицу страны. В Петроградский совет поступила информация о том, что в городе какие-то неизвестные люди срывают погоны с офицеров. Этот факт был осужден Советом: в обращении Исполнительного комитета утверждалось, что обеспогонивание осуществляют некие делегаты, прибывшие из Кронштадта. По другим сведениям, сама атмосфера слухов, в которой проходила подготовка изменения формы, способствовала эксцессам такого рода. Исполнительный комитет Петроградского совета сообщал частям гарнизона, что он считает совершенно недопустимым срывать погоны с офицеров и солдат, и просил разъяснить это всем воинским чинам. Текст обращения Совета включался в полковые приказы[594].

Очевидно, что командиры частей столичного гарнизона считали его актуальным и важным. Показательно, что в данном документе упоминаются и солдаты — вероятно, кто-то стремился к ликвидации погон и в армии.

Возможно, для слухов о полной отмене погон имелись некоторые основания. В проекте телеграммы Главного морского штаба от 17 апреля указывалось: «Касаясь до чинов военного ведомства, то о таковых приказа Временного правительства не было и не имеется предложения, но должны у всех оставаться погоны защитного цвета»[595]. Можно предположить, что рассматривался вопрос и об отмене золотых и серебряных офицерских погон в армии, но окончательное решение все же принято не было.

О конфликтах вокруг армейских погон на улицах столицы сообщал и приказ командующего войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенанта Л.Г. Корнилова от 17 апреля за № 168. Он гласил: «…Никаких распоряжений относительно изменения формы одежды сухопутных войск, неношения погон и установления других знаков об обозначении чинов я ни от Временного правительства, ни от военного министра не получал. Лица, позволяющие себе срывать или срезывать погоны офицеров и солдат, подлежат задержанию как провокаторы, вызывающие рознь в армии»[596]. По-видимому, и командующий округом, и Петроградский совет опасались, что во время празднования 1 мая (18 апреля старого стиля) погоны послужат либо причиной, либо поводом для новых конфликтов. Однако уже после праздника, 29 апреля (старого стиля) по Петроградскому военному округу был отдан приказ, разрешающий в частях округа с 1 мая ношение защитных погон[597]. Возможно, защитные погоны воспринимались в данной ситуации как некий компромисс, они не выглядели так вызывающе, как золотые и серебряные знаки различия.

Но обеспогонивание, по-видимому, имело место в день праздника, об этом сообщал своему начальству американский военно-морской атташе. По его наблюдениям, 1 мая (18 апреля старого стиля) российские офицеры вообще предпочитали не показываться на улицах[598]. На фотографических же снимках, изображающих шествие Гвардейского экипажа, и матросы, и офицеры запечатлены без погон. В провинции также имели место эксцессы. На многие корабли приказ о снятии погон поступил лишь днем 18 апреля, например в вахтенном журнале тральщика № 2, который находился в Архангельске, соответствующая запись была сделана в 11.30 этого дня. Директива начальника штаба Черноморского флота от 17 апреля требовала «приказ привести в исполнение по возможности сегодня». Но порой такой возможности не представлялось. Офицер Черноморского флота так вспоминал о приказе Гучкова: «Этот приказ пришел в Николаев накануне 1 мая, дня, который новое правительство объявило чуть ли не национальным праздником. У большинства офицеров фактически не было времени, чтобы изменить форму. Матросы и чернь нападали на офицеров, срывая у них погоны, всячески оскорбляя и унижая при этом. Все это происходило публично, среди бела дня, поскольку все уже знали, что любое поношение офицерского достоинства остается безнаказанным». В Севастополе в этот день также от офицеров на улицах требовали снятия погон[599].

Беспокойство тех адмиралов и офицеров, которые опасались конфликтов вокруг погон в дни праздника, оправдалось. С другой стороны, обстановка принятия приказов и распространения их сама по себе могла способствовать возникновению конфликтов. Все же представляется, что действия адмирала Максимова и министра Гучкова были вынужденными, но оправданными, в противном случае флот ждали бы потрясения, вопрос о погонах спровоцировал бы иные конфликты в военно-морском флоте, которые пока удавалось отложить.

В день праздника в войсках распространялся приказ уже по военному ведомству № 2980, отданный Гучковым 17 апреля. В нем военнослужащим российской армии сообщалось об изменении формы во флоте. Специально оговаривалось, что «эти изменения не относятся до чинов сухопутной армии и военно-сухопутного ведомства, в форме коих погоны служат не только отличительным признаком отдельных войсковых учреждений и огромной армии, особенно в боевой обстановке, но являются и видимым почетным знаком высокого звания воина, офицера и солдата, почему и существует во всех сухопутных армиях республиканских стран».