Полковник рассмеялся, и я посчитал это за добрый знак, чтобы возобновить свои просьбы – пока, наконец, он не приказал отвести людей в ближайшую караульню, чтобы их судили законным порядком. Однако одного из старших дворников* я смог освободить тут же, поскольку он разбирался в расположении дома и в ключах, которые, как я резонно предполагал, находились на квартире управителя*. Отпущенный на свободу дворник получил приказ искать ключи, что он с радостью и стал исполнять, а я прежде всего вывел полковника через все три задних двора к тогдашнему Яблочному ряду[480], совсем недалеко от Никольских ворот[481]. Полковник видел теперь Кремль перед собой – так близко, как будто их разделяла только стена.

Мое жилище, деревянный флигель, тесно примыкавший к каменному главному зданию, не было заперто, и я все нашел точно на тех местах, как я оставил в пятницу ночью. Кучер, должно быть, уже не вернулся, а страсть к пьянству сторожей сохранила мои покинутые пожитки. Полковник вместе со мной вошел в мое жилище, приказал мне открыть затворенные ставни и, еще не дожидаясь дворника* с ключами, хотел уйти за своими товарищами. Я заметил ему, что один я совершенно беззащитен и легко могу не дожить до его возвращения. На что он потребовал мела и написал на дворовых воротах, которые вели и к каменному, и к деревянному дому: «Квартира для адъютантов маршала Бертье»[482]. «Теперь вы в безопасности, – сказал он, – никто не осмелится проникнуть в дом или причинить вам какое-либо зло».

В этот момент мимо нас проскакал пикет жандармов. Полковник позвал офицера к окну, назвал свое имя и попросил его оставить двоих людей на карауле у этого дома, пока он и его товарищи не займут его. Офицер сейчас же приказал двум жандармам занять здесь пост. Они ввели своих лошадей на двор, спешились и встали у ворот.

Через некоторое время один из них, совершенно скрючившись и держась внизу живота, появился у меня в комнате и спросил, могу ли я дать ему что-то поесть, потому что он близок к голодной смерти. Я обыскал дом и не нашел ничего, кроме миски горошка, который остался почти нетронутым с пятничного обеда, но за четыре дня на нем наросла плесень в ладонь вышиной, так как миска стояла в закрытом и затхлом кухонном шкафу. «Голод – лучший повар», – гласит пословица, и по крайней мере в этот раз она совершенно оправдалась. Голодный солдат проглотил все, что было в миске, и уверял, что сыт, так как в своем жилище я не смог больше найти никакой приготовленной пищи, – остававшиеся люди в мое отсутствие все съели. К их похвале должен сказать, что это было единственным, что они присвоили до того, как покинули дом, ибо при желании они могли взять все, что там было и лежало незапертым в комнатах. Но ни одной мелочи из моего жилища, когда я вернулся в него, не пропало.

Жандарм был полон благодарности, так как он понимал, что ему пришлось бы еще долго оставаться без еды, если бы я по счастью не нашел и не дал ему этого заплесневевшего горошка. Поэтому я осмелился просить его, если это возможно, составить надежное сопровождение для человека, которого я хотел послать с известием, что я жив, к одному из своих лучших друзей. Тот ответил: «Мой товарищ и я поставлены в караул, но не на часах. Уже надписи на воротах было бы достаточно, но если один из нас останется здесь, то этим безопасность дома будет обеспечена». Я тотчас написал г-ну Чермаку, пригласив его вместе с домашними прийти ко мне под защитой комиссара или в сопровождении жандарма, так как мое жилище предоставляло больше удобства и безопасности, чем его. Преимущество было бы и в том, что мы будем вместе.

Во дворе я нашел старуху крестьянку, которая за хорошую мзду согласилась с этим надежным попутчиком передать написанную мной записку г-ну Чермаку – в одиночку жандарм никогда не нашел бы его улицу и квартиру – и оба отправились в путь. Между тем вернулся вызволенный мной дворник* и сказал, что не смог найти главного ключа от большого каменного дома, но принес ключ от другой двери, которая вела на пустой верхний этаж деревянного дома, и оттуда мы сможем зайти в большой дом. Мы тотчас так и сделали, нашли все комнаты отпертыми и смогли изнутри открыть нижнюю входную дверь.

Вскоре после того прибыли адъютанты маршала Бертье, гг. полковники Флао, Ноайль, Бонгар и Кутейль[483]. Они нашли дом просторным, удобным, хорошо обставленным и благодарили меня, как будто бы я принимал их из милости. То, что такой дом не мог оставаться пустым, я мог легко себе вообразить. Важно было, кто станет им владеть. И поскольку полковник Ноайль, которого я ввел в дом, хорошо говорил по-немецки, я надеялся добиться на него большего влияния, нежели на кого-нибудь иного, и тем способствовать также более сохранению, нежели расхищению демидовской собственности. Кроме полковника Бонгара, остальные адъютанты очень хорошо говорили по-немецки. Меня все называли «мсье хозяин» и загоняли, как зайца, поскольку то одному, то другому что-нибудь требовалось. Более всего заботы мне доставляли слуги, каждый из которых требовал от меня, чтобы я указал, куда ставить распакованные вещи. Пожалуй, больше ста раз я должен был мчаться вверх и вниз по лестницам, в конюшню, каретные сараи, по всем трем задним дворам, кухням и т. п. Сам я в продолжение всего дня ничего не ел и упал без сил полвторого пополуночи как был одетый на диван в своей комнате.

Но, полежав, по моим расчетам, не так долго, я услышал свое имя, и в ворота дома постучались. Я тотчас узнал голос господина Чермака, поспешил туда и нашел его с женой и детьми, его служанку со слугами и благородного комиссара, который достал лошадей для их венского экипажа и проводил сюда. Ранее я уже получил от г-на Чермака такой ответ на написанную ему мою записку: так как Бог столь чудесным образом защитил его и близких в его старом жилище, а в том, что Кнауф его не принял, была Божия воля, то он считает теперь своим долгом остаться далее в том доме, в каком находится сейчас и вполне довериться единому заступничеству Божию. Признаюсь, эта сила веры меня порадовала и немало ободрила и самого. Однако человек полагал, а Бог располагал. Божия воля была в том, что два с половиной дня, которые я должен был провести в доме г-на Чермака, стали средством, доставившим ему и близким многие месяцы безопасного и беззаботного пребывания в моем доме.

После того как поздно ночью они прибыли вместе с русской семьей из шести человек (той самой, которую я спас от разграбления предыдущей ночью, как я уже рассказывал), вошли ко мне и перетащили вещи из экипажа, добрый комиссар стал убеждать г-на Чермака как можно скорее поспешить назад, чтобы спасти еще сколько возможно из брошенной квартиры. Все далее распространявшийся пожар – который в понедельник пополудни начался в Рыбном ряду – уже настолько приблизился к их жилищу, что оставаться там для Чермаков было более небезопасно. Какую, однако, помощь попечение Божие приготовило чудесным образом уже до того! Если бы комиссар не достал лошадей и не проводил их, они принуждены были бы бросить экипаж и свои лучшие вещи, а на улице беженцев легко смогли бы обобрать до нитки и избить. В любом случае они должны были бы остаться в последующем, в самое лютое время, без крыши над головой и без средств пропитания. То же было бы и со мной, если бы я не увидал полковника Ноайля и не привел бы его в Демидовский дом. Теперь же по милости Божией нам всем были обеспечены жилище и провизия, личная безопасность и, по меньшей мере, самые насущные потребности.