мало – поскольку особые сюрпризы готовит нам уже упомянутое «самопреобразование» транспортного средства. Оно не ограничивается технологическими параметрами. Здесь имеется еще влияние культуры, предвидеть которое мы не в состоянии. Говоря грубо, но выразительно: мы можем позаботиться о том, чтобы все люди были равны перед законом, но ни в чьих силах уравнять их в рамках любой технологии. Потому что технология является инструментальной системой, предоставляющей новые преимущества вместе с новыми требованиями. Если невозможно эти последние выполнить, от нее следует отказаться. Еще проще: защита желаемого человеческого равенства от тенденций неравенства, возникающих при определенной технологии, обычно только отчасти возможна. В условиях не всякой технологии должно быть всем работникам одинаково комфортно – а кроме материальных стимулов и надежды, возлагаемой на добрую волю работающих, мы знаем только принуждение как средство, заставляющее выполнять нежеланную работу. Таким образом, усердия в принятии новой технологии общественностью предсказать нельзя. Если условия труда не удовлетворяют людей, в культуре общества возникает тенденция распада, деформирующая совокупную характеристику цивилизационной машины. Но давать такие прогнозы для технологий, еще социально не испытанных, – несбыточная мечта, потому что мы не умеем квантифицировать мотивационные изменения человеческого поведения, и тем самым мы только сможем частично определить параметры нового инструмента, но не воли, управляющей рукой, которая этот инструмент держит.

Если вернуться к колесной машине, которую пассажирам удалось вовремя переделать в самолет, благодаря чему они избежали катастрофы, легко понять, что такой успех или даже серия таких последовательных успехов ничем не гарантирует, что благодаря подобной тактике можно будет выйти из любого затруднительного положения – в любое время. То, что как переделку, усовершенствовавшую транспортное средство, удалось сделать раз, а может и десять раз, совсем не должно получиться и в одиннадцатый раз. Из того, что можно перейти от химической энергетики к атомной, не следует, будто бы аналогично осуществим любой другой переход. Гарантией успеха в непрерывной цепи приспосабливающихся метаморфоз, превращающих автомобиль в самолет, самолет, согласно потребности, в корабль, корабль в подводную лодку, и, наконец, последнюю – в ракету, может быть только резервный излишек теоретического знания, которым владеет экипаж.

Поэтому для цивилизации, развивающейся с ускорением, характерна такая вот комплиментарность: чем более точны прогнозы на будущее, тем меньше может быть резерв знания, не использованного в данный момент. И наоборот: чем сложнее предсказуемо будущее, тем старательнее следует заботиться о максимализации избыточного знания.

Запас такого знания – это аварийный источник, из которого можно черпать, если прогнозы рисуют коллизии или узкие места перед цивилизацией, или если неожиданно они окажутся ошибочными. Того, кто обладает избытком знания, не могут застать врасплох непредвиденные обстоятельства, поскольку он не обречен занимать исключительно оборонительную позицию. Сегодня спор разгорается вокруг такой проблемы: всякий ли кризис можно преодолеть технологическими средствами или же есть такие кризисы, с которыми ни одна технология не справится. Этот спор разрешается просто. Собственно говоря, любой кризис можно преодолеть технологически, главное в том, что не на любую технологию мы даем согласие. Суть вопроса в сращивании морали и технологии. Что из того, что можно «технологически» затормозить прирост населения, если такие средства надо применять тайно, ибо их использование противоречит нравственным нормам. С течением времени внедряемые технологии изменяют эти нормы. К сожалению, трансформация норм – это процесс медленный, а у нас времени нет. Дело в этом, а не в имманентном бессилии технологических решений.

Футурология – это ничто иное как заменитель или временный протез избыточного знания. Представим себе, что наука знает уже масштаб изменений, которые биосфера может выдержать как амортизатор и вернуться к равновесию сама, и которые сможет отразить с помощью специальных защитных технологий. Что мы знаем характеристику «цивилизационной грузоподъемности» планеты. Что распознаны состав, динамика и эволюционные темпы культур, что, стало быть, мы ориентируемся в процессах функционирования мотивационных и нормативных ценностей. От скольких же дилемм, споров и сомнений футурология избавилась бы одним махом – при таком состоянии знания!

А если бы другие науки имели уже наготове точные методы изучения динамики комплексных явлений с очень высокой степенью сложности, футурология попросту эту парадигму приняла бы от них в готовой форме для создания далеко идущих прогнозов. Но ничего этого нет; знание, какое может получить футурология от науки в жизненно важном для нее – а, следовательно, для цивилизации – объеме, во многом недостаточно. Поэтому заменяет его, в ущерб предвидению, интуитивное оценивание, упрощающие дело гипотезы, слабо обоснованные взгляды – откуда вывод: что бы ни произошло, знание, даже не приспособленное, какое-то не конкретное, не немедленно пригодное, «футурологическое», но любое вообще, следует неустанно увеличивать, с важной оговоркой, что его польза может стать очевидной только через десятки лет, поэтому не надо лихорадочно любую теоретическую информацию перековывать в технологический инструмент. Другими словами – между вместилищем знаний о мире и технологической кузницей должен действовать фильтр с обструкционной характеристикой и становиться особыми должны не те направления теоретических исследований, которые в технологическом применении обещают скорую экономическую выгоду. Подытоживая: науке полагается, по меньшей мере, такая автономия, какой Природа одарила живые организмы, исключив внутри их хромосомного фонда рецессивные гены из непосредственного участия в борьбе за существование. Именно из-за этого запас таких генов представляет мутационный резерв, спасительно активизирующийся в кризисных для вида ситуациях. Следовательно, еще раз мы видим то, что принимаем за наше изобретение, но ведь именно идея накапливания информации сверх безотлагательных потребностей была давно и буквально воплощена в жизнь – через ее эволюционного создателя.

II

Не впервые замечено, что количество лекарств, направленных против конкретного заболевания, обратно пропорционально их эффективности. Если этих лекарств множество, это значит, что ни одно из них не является абсолютно действенным. Футурологию характеризует скудность достижений при избытке усилий. Непроницаемость будущего подобно стене отталкивает поток направленных в него мыслей, расходящимися рикошетами. Одни отскакивают вверх – к общим фразам, другие вниз – к мелким второстепенным проблемам. Это дифракция мыслей, смещенных в отрыв или во второстепенность. Довольно типичным является также эффект полного отражения: рост мнимых приготовлений, в результате которых ничего не возникает. Поэтому, если практика подводит, ничто, кроме возврата к методологическим рассуждениям, не убережет от осознания фиаско. Этим объясняются два повсеместно встречающихся явления: чисто постулативное писательство, а также идеологические позиции под маской объективизма. Все больше авторов в произведениях распространяются о том, как футурология должна действовать, но как-то никто не воспринимает эти обязанности как собственные. Это во-первых. Во-вторых, там, где неизмерима вероятность будущих событий, в прогнозы подспудно просачивается субъективизм исследователя, зачастую безотчетный. Следовательно, идеология проникает в прогнозы в качестве суррогата, заполняющего пустоту. Поэтому обвинения в