на маленькие катера, которые тарахтели, удаляясь от берега по синей морской глади. «Сразу видно, что они недопустимо перегружены. И, уж конечно, на всех пассажиров не хватит спасательных поясов. Ведь это же просто безобразие! Вот когда несчастье случится, здесь понастроят всяких спасательных станций. А пока никто и в ус не дует. У нас всегда так».

Ему показалось, что у воды становится свежо. Он даже пожалел, что не надел шерстяного шарфа. Он откашлялся и вынул из кармана маленькую овальную жестяную коробочку с леденцами. Выбрал хорошенькую, ровную, квадратную конфетку и сунул ее в рот.

Он сразу заметил, что у конфеты горьковатый привкус. Но у леденцов бывает иногда вначале такой привкус, а потом он проходит. Он принялся энергично сосать конфету, перевернул ее языком и, наконец, разгрыз, хотя вообще никогда не разгрызал леденцов. Этот поступок привел к роковым последствиям. Горечь во рту усилилась. У конфеты оказался металлический привкус, точно он взял в рот не леденец, а жестяную коробку. Тогда он решил пожертвовать конфетой, выплюнул ее и взял другую, которая на вкус была самой обыкновенной.

У него начался легкий озноб, и он поднялся, собираясь уйти. Но тут ему стало не по себе. Холодная дрожь. Тошнота. Второй леденец теперь тоже стал горчить, и его тоже пришлось выплюнуть. На лбу у пожилого человека выступил холодный пот, в животе появились рези. Очки запотели, и вся Лангслиние подернулась туманом. Гавань и набережная, изгородь из терновника и кусты сирени, флаги, велосипеды и гребцы — все завертелось колесом. Он схватился рукой за дерево. Люди смотрели на прилично одетого господина в золотых очках, с бородкой клинышком и удивлялись, где он ухитрился так напиться. Собралась толпа. Появился полицейский в белых перчатках.

— В чем дело? Идите-ка лучше домой да проспитесь!

Но тут полицейский понял, что человек не пьян, а болен.

—      Я живу на Классенгаде... дом сорок четыре... Мне надо домой...

Но домой он так и не вернулся. На губах у него выступила пена, начались судороги. Полицейский подхватил умирающего под руки и послал одного из зевак вызвать «Скорую помощь».

—      Эго леденец... По-моему, леденец... он был горький, — твердил больной в карете «Скорой помощи».

Полицейский обратил внимание на эти слова и упомянул их в донесении.

Пожилого человека в золотых очках привезли в городскую больницу, где немного погодя он скончался. Последними внятными словами умирающего была какая-то жалоба на леденцы и фраза: «Agnosco fortunam Carthaginis», которую врач, сведущий в латыни, перевел следующим образом: «Теперь я познал судьбу Карфагена».

Глава 2

В кармане умершего нашли документы, из которых следовало, что покойный — лектор9 К. Бломме, шестидесяти трех лет, проживающий по улице Классенгаде 44. Полиция уведомила его жену о несчастье, а затем были проделаны все формальности, обязательные в подобных случаях.

Врачи констатировали, что смерть наступила от отравления, вызванного каким-то алкалоидом, который воздействовал на моторные центры нервной системы, что привело к параличу. В результате полного поражения дыхательных мышц наступила смерть от удушья.

При вскрытии в желудке умершего был обнаружен стрихнин. Ввиду необычных обстоятельств дела им заинтересовалась уголовная полиция. Началось расследование. Вспомнили слова Бломме о леденцах. В кармане пиджаки покойного нашли жестяную овальную коробочку с оставшимися там леденцами. Ее открыли с помощью стерильных инструментов. Осторожные руки в резиновых перчатках рассортировали леденцы. Жестяная коробочка, крышка и каждая конфета были подвергнуты тщательному химическому анализу, изучены под микроскопом, просвечены рентгеновскими лучами. Но ни в одном из леденцов стрихнина найдено не было. Спектральный анализ коробочки и леденцов тоже не дал никаких результатов.

Удалось установить, где лектор Бломме купил злосчастные леденцы, или солодовые драже, как их именуют официально. Весь магазин перерыли снизу доверху. Хозяина и продавщицу подвергли чуть ли не химическому анализу. Ни следа стрихнина. Расследование продолжалось на конфетной фабрике, на фабрике жестяных изделий и потом пошло по самым невероятным каналам, но стрихнина так и не обнаружили.

Не оказалось стрихнина и на квартире лектора Бломме. Судя по всему, покойный никогда не интересовался ядами, разве что о них упоминалось в истории римских цезарей. Его книжная полка была заставлена произведениями Светония, Тацита, Ювенала, Петрония, и безобидный лектор имел возможность наслаждаться чтением рассказов о чудовищных злодеяниях на языке, которого не понимала его семья.

Маленький кроткий человек в золотых очках, с бородкой клинышком. Скромный, непритязательный, привыкший к размеренному образу жизни. Человек, получивший классическое образование: в его квартире стояло много копий античных статуй. По воскресеньям он ходил с семьей в Музей искусств и объяснял жене и дочерям, кого изображают гипсовые бюсты. Вечером он любил пройтись по Лангелиние. Он добросовестно преподавал своим ученикам латинскую грамматику. Он тщательно оберегал свое хилое здоровье. Его единственной слабостью было пристрастие к леденцам. Вечерами он сидел в своей комнатушке па улице Классенгаде и читал по-латыни римских историков. Латинский язык открывал перед ним совершенно особый мир. Мир Калигулы, Нерона, Мессалины. Мир интриг, отравлений и чудовищных пороков.

Но стрихнина он в квартире не хранил. Не было никаких оснований предполагать, что лектор сам положил яд в один из леденцов или вообще намеревался покончить с собой. И никого нельзя было заподозрить в покушении на его жизнь.

Вдова оплакивала его смерть. Три взрослые дочери тоже. Коллеги и знакомые выражали искреннее соболезнование. У покойного не было долгов. У него не было тайных любовных связей или разорительных пороков. Он не таил честолюбивых замыслов. Ему не грозили ни шантаж, ни денежные вымогательства, ни ростовщики.

Его смерть на Лангелиние была загадочна и необъяснима. Самое тщательное полицейское расследование не пролило на нее свет. И тело лектора Бломме было предано земле.

Глава 3

Через много лет после смерти лектора Бломме в одном из копенгагенских домов собралась группа людей. Был тихий погожий июньский вечер, кусты сирени и акации цвели точно так же, как и в то