сказать, что в российскую историю В. вошла не столько книгами, сколько явленным ею примером достоинства и ответственного гражданского поведения.

Соч.: Мой класс. М.: АСТ, 2014; Девочки: Дневник матери. М.: АСТ, 2014, 2018; Учитель: Повесть // Звезда. 2016. № 4; Право записывать. М.: АСТ, 2017.

Лит.: Чуковская Л. Памяти Фриды. М.: Гудьял-Пресс, 2000.

Виноградов Игорь Иванович (1930–2015)

Его отец, родом из крестьян, сделал завидную партийную карьеру: побывал секретарем Саратовского обкома по идеологии, заместителем Ю. Андропова в отделе ЦК по связям с соцстранами, ответственным секретарем журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге. И сын поначалу тоже вроде бы в него пошел: активист в школе, комсорг курса на филфаке МГУ, куда он поступил в 1948-м, секретарь факультетского бюро ВЛКСМ во время учебы в аспирантуре, а тут еще как послесловие к смерти вождя объявили сталинский призыв в партию, так что В. уже в 23-летнем возрасте стал кандидатом в члены КПСС.

На этом, впрочем, его путь во власть и закончился, поскольку В., — как он вспоминает, — задолго до XX съезда осознал вдруг себя не верноподданным романтиком, а слепоглухонемым манкуртом, устыдился и… в параллель с работой над диссертацией принялся за свое мировоззренческое самообразование: перечитывал Ленина, читал Плеханова, стенограммы партийных съездов и конференций, сверял свои взгляды на искусство с революционно-демократическим каноном. Что же касается послужного списка, то после аспирантуры В. успел поработать в аппарате Союза писателей, даже издал в 1958 году свою диссертацию отдельной брошюрой «Проблемы содержания и формы литературного произведения», по ней же успешно защитился, чтобы связать себя с преподаванием теории литературы на родном факультете.

Однако же не навсегда, ибо В., по его словам, все время «тянуло в живую драку»[542]. Уже в 1957 году он дебютировал как критик в питерской «Звезде» откликом на очередной роман Н. Вирты — и получилась «довольно резкая статья против соцреалистической фальши»[543]. Была и штатная работа в редакции журнала «Молодая гвардия», но она оказалась недолгой, с мая 1959 по февраль 1960-го, — не то место. А вот «Новый мир» после возвращения в него А. Твардовского оказался именно «тем», «своим» местом, и, начиная с сентября 1958 года, В. становится одним из «фирменных» новомирских авторов.

Творческая манера В. выработалась уже тогда: техника комментированного пересказа анализируемых текстов, глубокая основательность аргументации и, что почти всегда бывает при такой установке на фундированность, некоторая тяжеловесность, может быть даже вязкость стиля. Добролюбовская, знаете ли, традиция, и подход к литературе тоже добролюбовский — как к линзе, полезной прежде всего тем, что она укрупняет реальные проблемы действительности. Поэтому, о чем бы ни писал В. в начале своей авторской биографии — «Чудотворной» В. Тендрякова (1958. № 9), романах К. Симонова (1960. № 6) и Г. Николаевой (1962. № 8), пьесе И. Друцэ (1960. № 11), позабытых ныне сочинениях М. Жестева (1959. № 1), Ф. Колунцева (1962. № 7) или об очеркистике В. Овечкина (1964. № 6) и Е. Дороша (1965. № 7), — он неизменно писал о том, как исправить эту самую действительность или, по крайней мере, читательское отношение к ней.

Смысл этих статей, хоть и изложенный эзоповым языком, без перевода доходил до читателей. И до начальства тоже — во всяком случае, — рассказывает В., — почти весь 50-тысячный тираж его книги «Как хлеб и вода. Искусство в нашей жизни» (1963) был «послан под нож», потому что тогдашний глава МГК КПСС Н. Егорычев обнаружил там

одно место с очень прозрачным портретом Хрущева, как некоторого чудовищного тирана, который только играет из себя некоторого либерала и свободолюбца, а на самом деле, в общем…[544]

Став членом Союза писателей (1962), В. в эти годы работал в Институте философии (1961–1963) и в Институте истории искусств (1963–1965), пока не был приглашен в редколлегию «Нового мира» ведать в ней разделом прозы (1966–1967), а затем критики (1967–1970).

Это время, неоспоримо, стало ключевым в его интеллектуальной биографии. И потому что В., доказывавший в стартовой статье о повести В. Тендрякова «историческую неизбежность <…> освобождения людей от пут религиозного мировоззрения, несовместимого с единственно достойным человека научным взглядом на мир» (1959. № 8), все отчетливее сдвигался теперь в сторону христианских ценностей, уроков русской религиозной философии: от Добролюбова, условно говоря, к Бердяеву и «Вехам». И потому что, разуверившись в возможности словом перестроить всю систему общественных отношений, он упирал теперь не на социальную активность, не на обреченную борьбу и уж тем более не на компромиссы с правящим режимом, а на «тихий окопный героизм», «стоическое мужество неучастия», «готовность к сопротивлению „выродкам“, к отказу сотрудничать с ними в системе „массового порядка“, когда он восторжествует» (1968. № 8).

Страницы «Нового мира» конца 1960-х стали в этом смысле еще и полем необъявленной, да не всеми и замеченной полемики между двумя ведущими идеологами журнала. Между В. с его «стоическим этосом» и В. Лакшиным, который был уверен, что «любые попытки переменить жизнь проповедью индивидуального самосовершенствования доказали в ходе истории свое бессилие» (1968. № 9) и что нужно, соответственно, держаться принципов «нравственного реализма» с его готовностью для пользы дела к компромиссам и тактическому лавированию.

До прямого столкновения этот спор вроде бы не дошел. Однако вот выразительный пример: когда 22 августа 1968 года в «Новом мире» по распоряжению райкома вынуждены были провести собрание, поддерживающее ввод войск в Чехословакию, В. (как, впрочем, и А. Твардовский) участвовать в нем отказался. Ибо полагал, что «выступить с поддержкой действий власти — это значит поставить крест на всем том, что делал „Новый мир“», и что

нам важнее сейчас лучше погибнуть и закрыться даже, если нас закроют, чем вступить на этот путь, где нас ждет немного, не больше полугода или года, и все равно нас прихлопнут. Но только это будет уже совсем другой конец. Лучше погибнуть вот так[545].

Собрание тем не менее провели[546] — и «Новый мир» продержался еще почти полтора года. А когда в начале 1970 года из редакции удалили четырех членов редколлегии, то В. Лакшину и А. Кондратовичу были предложены синекурные должности в других журналах, тогда как В. оказался выброшенным на улицу с волчьим билетом, и не сразу, совсем не сразу ему удалось трудоустроиться.

Вин/оградо/ва не случайно будто бы не берут на работу, — 26 августа 1970 года записал в дневник В. Лакшин. — Над ним висит обвинение в передаче поэмы за границу. Чертова сила! Передают слова, будто бы сказанные А/ндроповым/: он сравнивал меня и В/иноградова/. (Л/акши/н развивает взгляды нам неприемлемые, но лично честен, а Вин/оградов/ — почти рядом с Син/явским/.) Этого не хватало[547].