сестры» (1959. № 4). И это опять-таки на всю последующую жизнь определило и наклонность Б. к прямому публицистическому высказыванию в духе Добролюбова, и его пристрастную любовь к писателям, говорящим не об интеллигентской, а о народной, по преимуществу крестьянской, жизни. Разночинец по происхождению, народник по базовым своим установкам, Б. писал, и не только в «своем» журнале, о В. Солоухине (Новый мир. 1960. № 7), В. Тендрякове (Дон. 1962. № 10), Е. Дороше (Вопросы литературы. 1965. № 2), А. Яшине (Новый мир. 1969. № 10), крошил фальшивые сочинения псевдодеревенщиков типа М. Алексеева (Новый мир. 1965. № 1), тянулся, уже попозже, к дружбе с явившимися на белый свет подлинными деревенщиками. И они отвечали ему взаимностью, хотя иные из них (В. Белов, например) никогда не забывали, впрочем, о том, что папа Б. был по метрике все-таки Гиршем Бенционовичем[521].

Но это попозже, а пока было ясно, что со станции Буй надо выбираться. В 1962 году Б. поступает в очную аспирантуру Института мировой литературы, готовит под руководством все того же А. Дементьева диссертацию о поэмах, конечно же, Твардовского. Однако, — процитируем самого Б., —

осенью 1965 года <…> на заседании сектора ИМЛИ, где ее уже рекомендовали к защите, я посчитал своей моральной обязанностью в традиционном благодарственном слове упомянуть и сотрудника этого сектора А. Д. Синявского, в тот момент уже арестованного. Мне была дана на размышления неделя и предложена дилемма: либо по истечении этого срока я беру свои слова обратно, либо моя защита отменяется, а диссертация, ввиду обнаружившихся в ней серьезных идейных изъянов, возвращается мне для глубокой переработки[522].

Прирожденный, напомним, строптивец, несмотря на уговоры А. Дементьева, от своих слов, конечно, не отказался. Поэтому требуемые изъяны в диссертации были тут же найдены, и не остепененному Б. пришлось полтора года кантоваться на службе в «Литературной газете», прежде чем в июне 1967 года он получил наконец приглашение вести раздел рецензий в отделе публицистики «Нового мира».

Должность, конечно, скромная, и порученная Б. рубрика «Политика и наука» была, — по его словам, — в журнале «маловыразительной, каким-то обязательным привеском». Однако убежденности и энергии нового старшего редактора достало на то, чтобы едва ли не каждую заказанную им рецензию превратить в концентрированное выражение новомирской идеологии. Удивительно ли, что этот «милый, и умный, и дельный парень», — как Б. при приеме на работу аттестовал Твардовский, — очень быстро стал в журнале одним из закоперщиков, и его уже предполагали ввести в состав редколлегии.

Как вдруг катастрофа: зимой 1970 года А. Твардовского вынудили уйти из «Нового мира», и Б., в отличие от многих коллег, тотчас же ушел из редакции.

После смерти журнала и его редактора, — вспоминает Б., — из меня самого тоже как бы вытекла жизнь, потеряв на какое-то время смысл и интерес. Кроме необходимости зарабатывать деньги, делать вдруг стало нечего. Тем более что, вкусив «новомирской» свободы, я был уже навсегда «отравлен» ею, вследствие чего после ухода из журнала не мог заставить себя довольствоваться рамками разрешенной полуправды и на полтора десятка лет, до перестройки, выпал из периодической печати[523].

Спасением с 1973 года стала сначала постылая, а потом уже и любимая работа в редакции литературы и языка издательства «Советская энциклопедия», где от ведения раздела советской литературы он — опять-таки ввиду строптивости — был отстранен, зато с энтузиазмом взялся за подготовку уникального многотомного словаря «Русские писатели», ставшего реальным делом лишь в начале 1980-х. «Для него, — рассказывает работавшая в той же редакции Н. Громова, — словарь был своего рода Дворцом просвещения», и, конечно, скептически подтрунивая, например, над «великим путаником» Достоевским, с особым вниманием Б. отнесся к таким же, как и он сам, народолюбцам XIX века: «вынимал из-под земли писателей-самоучек, учителей, врачей, путешественников, адвокатов… Когда-то для него таким был „Новый мир“»[524].

А для себя… Для себя продолжал, не рассчитывая уже на скорые публикации, исследовать творчество Твардовского, стал деятельным участником историко-философского кружка М. Гефтера, помогал движению крымских татар, подписывал письма протеста, сосредоточился, в 1980-е уже годы, на критическом прочтении марксистской теории и ее воплощения на советской практике.

Ждал, как сейчас говорят, перестройки. А когда она настала, вернулся в публицистику: печатался в «Московских новостях» и «Общей газете» у Е. Яковлева, в «Огоньке» у В. Коротича, в «Известиях» при И. Голембиовском, сошелся с А. Сахаровым в его мечтах о «конвергенции», редактировал газеты «Демократическая Россия» и «Гражданская мысль», пытался помочь Г. Явлинскому в формировании социал-демократической оппозиции по отношению к неотвратимо складывавшемуся в стране «номенклатурному капитализму».

Словом, несмотря на череду инфарктов, горел и других надеялся зажечь, считался, по социологическим опросам еще 1988 года, одним из двадцати лидеров общественного мнения в стране. Однако мнения мнениями, но страну развернули совсем иным курсом, так что Б., вначале горячо поддерживавший Горбачева, вскоре стал его столь же горячим противником, потом отказал в доверии Ельцину, резко критиковал гайдаровские реформы и ваучерную приватизацию, а назначение Путина на должность и. о. президента России и вовсе успел квалифицировать как государственный переворот.

Б. как публициста, как историка вроде бы по-прежнему ценили, однако, — говорит Д. Фурман, — «оттиснутый обезумевшими от запаха власти и денег „прорабами перестройки“ <…> в постперестроечную эпоху он оказался „не у дел“», «оказался в роли свободного публициста-пенсионера». И время его ушло, и сам этот тип — «интеллигента-разночинца 19 века, страдающего за народ и пытающегося его просветить и пробудить» — ушел тоже. Но кто знает, — спрашивает Д. Фурман, —

возможно, через какое-то время в новых формах тип секулярного народнического святого возродится. Чем скорее и в чем больших масштабах это произойдет, тем будет лучше для нашей страны[525].

Соч.: Возможность возразить. М.: Правда, 1988 (Библиотечка журнала «Огонек»); Новый строй: О номенклатурном капитализме. М.: Эпицентр; Харьков: Фолио, 1995; Исповедь шестидесятника. М.: Прогресс-традиция, 2003.

В

Вампилов Александр Валентинович (1937–1972)

Жизни В. было отпущено всего 35 лет, и жизни драматической. Достаточно сказать, что 17 января 1938 года, то есть менее чем через шесть месяцев после рождения сына, его отец, по национальности бурят, а по профессии директор школы в поселке Кутулик, был по подозрению в «панмонголизме» арестован и 9 марта расстрелян согласно приговору «тройки» Иркутского областного управления НКВД.

В семье, в которой на иждивении матери — учительницы математики — осталось четверо детей, было вроде бы не до чтения, тем более что и учился своенравный подросток, — как рассказывают, — очень даже так себе. Но дух дышит, где хочет, и в 1955-м В. со второго захода поступает на историко-филологический факультет местного