Субботние газеты оказались легче других. Во-первых, субботние газеты отнимали у меня всего полдня. А во-вторых, вчерашние события тронули меня настолько, что даже копать траншеи я был готов, напевая.

Распихав на этот раз всё, что только было возможно, я даже получил похвалу от экземного. Похвала, правда, была несколько снисходительной.

– Быстро бегаешь! Молодец! – пробормотал он, записывая на листочке мои подвиги. Вот-вот, и я стану Маленьким Муком и первым среди королевских скороходов. А там, глядишь, и начальником скороходов. Тьфу!

Меня вдруг заинтриговало Пашино предложение. Почему бы не развлечься и не сходить в «Бумагу» – послушать «Люляки Бяки» и ещё несколько не менее знаменитых групп. Можно было, конечно, воспользоваться одиночеством и что-то попробовать написать, но заведённый вчерашним организм требовал отнюдь не затворничества. Организм нуждался в песнях и плясках… И ещё мне хотелось послушать Эдика. Странного, молчаливого виртуоза.

Когда я вернулся, Паша готовился. Подготовка его выражалась в том, что, разложив тексты песен по всей комнате, на диване и на полу, он что-то правил, выписывал… При этом напевая какой-то свой мотивчик.

– Серый, – поднял он голову, когда я вошёл, – ты идёшь?

Я изменил своё отношение к Паше. Теперь его переезд казался мне спасением, ведь деньги, которые могли уйти на оплату комнаты, пойдут на более важные, книжные дела. Я смирился даже с его запахом в квартире.

– Да можно, – говорю.

– Хочешь – поехали с нами, а нет – встретимся там.

– Я бы поспал, – отвечаю.

– Тогда к семи в «Бумагу»… Ты же там был. На входе скажешь фамилию, – он как будто что-то недоговаривал… А! Гитара!

– Паша, гитару даю первый и последний раз!

Паша кивнул и, сразу успокоившись, собрал тексты с кровати со словами:

– Ложись…

Я ухмыльнулся.

Спустя час пришёл Эдик. Поздоровался в нос, откинул чёлку, взял несколько пробных нот и опять повторил, жуя сигарету:

– Отличный инструмент…

– А то, – подтвердил я с дивана.

Эдик не посчитал нужным отвечать.

Когда они ушли, я позвонил Артёму.

– Чего вчера не позвонил? – зевнул он. Не один я, видимо, в субботний день хочу спать.

– Да потом… – как-то уверенно произнёс я. Уровень уверенности рос с масштабами преступления.

– Ну слушай, писатель. Давай увидимся в воскресенье где-нибудь на природе, я не хочу, чтобы Олька про деньги знала. Сегодня я занят, а завтра утром позвони мне пораньше. Скажем, в девять, и мы с тобой договоримся…

– О кей! – деловито ответил я, не давая волю восторгам. Да, Олю в это впутывать не хотелось…

Если утром погода показалась мне приятной, сейчас она была просто чудесной. Высохшие под почти майским солнцем асфальты были пыльными. Птицы, неизвестно где гнездившиеся в редких, не тронутых урбанизацией деревьях, заливались, создавая в воздухе невидимое трепетанье.

До «Бумаги» я добрался пешком. После бесконечного времени передвижения с телегой, дорога до «Бумаги» показалась приятной прогулкой. Тем более что почти всю дорогу меня сопровождали птичий гомон и встречные девушки, решившиеся таки показать миру ноги повыше коленок.

Я не знаю, каким он был на самом деле, мой шаг, но мне он казался чётким и упругим. Пьющие пиво подростки не вызывали отвращения. Толпа, ожидающая у входа в «Бумагу», – приветливой.

Я вошёл внутрь, и в «Бумажной» темноте глаза первое время отказывались функционировать. Такой контраст с солнечным днем создавало клубное освещение. Молодой бритый охранник долго рыскал в бумагах, когда я назвал фамилию.

Потом пропустил, произнеся лаконичное:

– А, вот!

По крутой лестнице я спустился в полуподвальное помещение, где было накурено до рези в глазах. Да и накурившего до рези в глазах народу было предостаточно. Я огляделся в поисках знакомых.

Длинная очередь к пивному соску. Высокий бармен в серьгах (серёг не было разве что в пальцах) и татуировках наливал пиво, не закрывая сосок. Просто подставлял кружки одну за другой. Немногочисленные столы были заняты, и посетители пили прямо на весу, сдувая пену себе под ноги.

Я бы встал, наверное, в конец очереди и заказал чего-нибудь покрепче, но финансовая яма в таком случае зияла бы ещё глубже.

В углу, заняли-таки стол, я увидел Супруна со свитой. Подходить мне не хотелось, но они тоже заметили меня. Супрун замахал мне рукой. Я пошёл к ним, расталкивая толпу.

– Это Серый, кто не знает. Классный человек… – представил меня Супрун. На нем были старомодные клеша, вытертые на коленях. Из штанин торчали нитки. Длинная шея была замотана невероятной длины шарфом, который волочился по полу. Я был представлен так, как мне в своё время Слава представлял Птицына.

Компания Супруна несколько увеличилась. В придачу к Диме и уже заметно нагрузившейся Татьяне были ещё двое. Какой-то неуместный парень в костюмных брюках и такой же чёрной жилетке и полногрудая, чёрненькая, напоминающая головой снегиря – такие румяные были у неё щечки – девчонка.

Они что-то пили, наливая из-под стола, не особо таясь при этом.

– Это Стас Чернобров. А это – Вера.

Продолжая птичьи аналогии, Чернобров напоминал грифа – тонкая шея и крючковатый нос. Блондинистые волосы в темноте вполне могли сойти за знаменитую лысину этих помоечных птиц. Говорящая фамилия, кажется, была дана ему в насмешку.

– О, Сергей! – оживилась Татьяна и подставила щёку для поцелуя. Я клюнул.

– Серый, коньяк будешь, Серый? – заторопился Дима. Видимо, долг он хотел мне не отдать, а отлить.

– Давай, – отвечаю. Я уже всё понял про эту парочку. Живые деньги у них быстро конвертируются в жидкую валюту.

– Пашку видели? – спрашиваю.

– Да они уже готовятся, ёлы… – ответил Дима, орудуя бутылкой под столом.

Они все сдвинулись, потеснились, и я оказался на краю скамьи, по соседству с «это Верой».

– Не боитесь? – я указал глазами на ещё двух лысых вышибал в форме охранников, стоявших по краям зала.

– Да не… Мы же их знаем. Сказали только не очень светить… – Дима протягивал мне рюмку. Мы чокнулись.

Коньяк это напоминало слабо. В лучшем случае – коньячный спирт. О худшем я старался не думать.

– А вы? – спросил я у девочки-снегиря.

– Я – только пиво, – ответила она и окунула губы в полную кружку.

И тут на сцене показался Паша.

Зрители не обратили на него особого внимания до тех пор, пока он не включил гитару.

«Трень-брень» – попробовал. Потом повертел ручки усилителя и ещё раз – «трень-брень».